Катенька смеялась и рассказывала:
— А в Сашенькиной комнате теперь живёт соседка, Настя Балабанова.
— Дворничиха?
— Да, Саш, она.
— То-то я вижу, комната моя закрыта была.
— Хорошо ещё, что мы вообще в нашем особняке остались! — Катенька снова весело засмеялась, как будто всё это было ужасно смешно. — Нас хотели выселить в какие-то фонды. Жилищные фонды домкомов. И ты, Сашенька, всех нас спас!
— Как это?
— А так! Как узнали, что мой братик красный командир, так и старого князя нашего отца, папу Серёжу отпустили.
— А что, папу арестовывали?
— Ты, Сашенька, ничего ещё не знаешь... Письма-то к тебе не доходили. — Катя внезапно перестала смеяться, и лицо её сделалось суровым и каким-то усталым, словно стала старше на много лет. — Папу нашего арестовали в двадцать первом зимой. Есть такое... ОГПУ называется, — голос Кати утих почти до шёпота, — но через пять дней папу отпустили, узнали, что ты красный командир и на машине привезли его домой.
— Дела...
— Да, Сашенька.
— А как он?..
— Ну, в общем, дня три ходил, как шальной, молчал. Потом понемногу стал успокаиваться. Ничего не говорил, как там... Но понятно было нам с мамой и так...
Вересаев промолчал. Он про все эти дела знал намного больше, чем Зеленцов. Хотя и в Москве не был тоже. Ему комиссар рассказывал многое, про борьбу с контрреволюцией. Он понимал, с кем борются. Понимал, что не только с контрреволюцией, но и со всеми остальными.
— Ребята, зайдём в ресторан! Мы с Сашей уж и забыли, как это всё выглядит. Пойдём?
— Это ж дорого! Мы теперь бедные, — Катя грустно улыбнулась.
— Ну, Катенька, денег у нас скопилось. Выдали сразу за полгода. Мы не получали, не надо было. В штабе целее будут, — Зеленцов от души засмеялся. Ему вдруг стало искренне, ужасно смешно, что не нужны были деньги...
— Ну, с двумя кавалерами, да ещё богатенькими... Идём! — Катя, держа под руки, потащила их в «Метрополь». Как раз шли мимо по Театральной.
Командиры выпили водки, закусывали. Катенька только пригубила шампанского.
Грустное танго звучало под сводом высокого потолка, скользило по стенам с картинами, плавало над столиками, смешиваясь с сизым табачным дымом, обволакивая нежной грустью усталые от бурной жизни головы людей, и, вливаясь в души, словно размягчало их.
Вересаев вспомнил двенадцатый год, счастливый год, когда он ещё жил в Москве, любил свою жену Валентину, которая теперь уже давно не его жена... Сейчас, став постарше, он уже наверно, не поступил бы так, как сделал тогда... Она в тайне от него встретилась с одним студентом-революционером. Говорила, что по делам борьбы за справедливость, за революцию. А он приревновал. Начал хлопотать о разводе... Тогда это сложно было. А потом... Война, революция, другие, совсем другие документы, удостоверения...