...Играл сводный духовой военный оркестр. Сотни труб, сверкающих на солнце, до небес воспевали хвалу великой Российской империи, её силе и величию. Славили нового российского императора, умного и благородного.
Это был 1896 год. Такой теперь далёкий. Барон хорошо помнил вдумчивое и спокойное лицо Его величества Николая II и в другой с ним встрече — осенью девятьсот восьмого. Но и тогда какая-то роковая печать уже была на этом лице. Едва заметная, но барон это увидел, почувствовал.
Когда потом, в восемнадцатом, в июле, ему сообщили, что государя-императора... расстреляли, он даже осмыслить не мог это сообщение. Расстреляли... Российскую империю. И он тогда окончательно утвердился, что власть большевиков — бандитская. И правят они страной по законам бешеных псов. То есть, без законов. Закон — их сумасшедшая воля.
Он очень переживал тогда. Это был государь, которому он присягал на верность. Своей честью офицера, дворянина, барона. А честь для него всегда была превыше всего.
Столько лет прошло, а лицо императора, с аккуратно подстриженной бородкой и глубокими умными глазами, стояло перед ним, как прежде.
...Мокрая брусчатка Лондона, казалось, стала ещё более мокрой. Снег падал всё гуще и снова таял, едва касаясь камня мостовой.
И вдруг он увидел фигуру, вид которой пронзил его сознание, как молния. Стройная женщина, в широкой шляпе и узком приталенном пальто, шла вдоль Темзы под руку с джентльменом в чёрном цилиндре, в длинном пальто и с тростью.
Барон тотчас узнал её.
Они шли навстречу и сразу же остановились. Она смотрела на Маннергейма широко раскрытыми глазами.
— Барон Густав?!
Изумление и радость переполняли её. Сдерживая чувства, она обернулась к спутнику:
— Сэр Эдди! Это барон Густав. Много лет назад, в Петербурге он спас мне жизнь! Я хотела бы вас представить друг другу, господа!
Они говорили по-английски. Он смотрел на Наталью Гончарову и удивлялся неожиданностям фортуны, которая подкинула такой внезапный сюрприз. А она сразу поняла, что он знает и английский.
— Это лорд Эдди Уилсон! Сенатор. Эдди друг моего мужа, барона фон Гардинга. А это, как я уже говорила, барон Густав!
— Да, уважаемая баронесса, именно так. Маннергейм! — представился он, повернувшись, к лорду.
— Я рад, господин фельдмаршал. Я о вас наслышан. Вы — человек известный в политике. Сожалею, что до сих пор не имел чести быть лично знаком с вами.
— Я тоже об этом сожалею, сэр Эдди! И благодарен баронессе, что это упущение устранено.
— Тогда, в далёком семнадцатом, в Петрограде, когда вы спасли меня, барон Густав, я уже тогда подумала, что вы генерал. И мне приятно, что за время, что мы не встречались, вы стали... и фельдмаршалом, и таким знаменитым. Я очень рада всему этому и этой случайной встрече. Хотя ничего случайного не бывает. Я знаю, что всё в этом мире закономерно, предопределено свыше.