Большой шатёр кюринского владетеля заполнили люди. Сам хозяин сидел в дальней части на подушках, сложенных стопкой и покрытых тонким ковром. Толстыми коврами устлан был пол до самого входа. Офицеры прошли под пологом, который приподнял рослый сторож, остановились и откозыряли. Якубович, показалось Ван-Галену, отдал честь несколько иронически. Испанец же вытянулся, словно в строю, помня, что хан — полковник русской армии и, следовательно, старший по чину. Затем они стянули сапоги, составили их рядом с десятком пар уже стоящих у входа и прошли дальше.
На коврах, на подушках, кто, скрестив ноги, кто, подобрав под себя ступни, вперемешку с приближёнными Аслан-хана сидели группками русские офицеры. Ван-Гален направился к той, где среди пышных шевелюр поручиков и капитанов блестела бритая голова начальника штаба. Поклонился подполковнику и сел напротив. Якубович привалился рядом, отдуваясь и ёрзая.
— Не могу, — пожаловался он дону Хуану. — Многое в них люблю, но трапезничать — увольте. Стар, наверное, становлюсь. К тридцати ведь подходит. Животом обзавёлся. На коне сидеть не мешает, а на ковре — нелегко. А вы, я вижу, свободно держитесь, словно и не впервые.
— В самом деле не в первый раз, — скромно и коротко ответил испанец. — Я воевал в Северной Африке. Приходилось заезжать в гости к местным вождям, тем, что остались верны короне Испании. Этим правилам научиться несложно.
— Что же? — удивился Якубович. — Выходит, что там, у вас, то же самое, что у нас.
— Люди везде одинаковые. Так же их зачинают, да и рожают так же. Почему же им следует быть иными?
Молодые офицеры хмурились при звуках французской речи, недовольные тем, что их отстраняют от общей беседы, но Коцебу наклонился через столик:
— Вы сказали, майор, этим правилам. Каким же иным, вы считаете, учиться много сложнее?
Ван-Гален предпочёл бы уклониться совсем от ответа. В стране, где он был только гостем, испанец предпочитал спрашивать и служить. Но подполковник ему нравился; военная выучка уживалась в Коцебу с образованностью: он был начитан, умён, надёжен и сдержан; почти всё замечал и никогда не забывал спросить за упущенное. Дон Хуан знал, что отца его[24] три года назад заколол какой-то безумец перед входом в театр. Коцебу-старший писал пьесы, Ван-Гален, кажется, даже видел одну на сцене в Мюнхене, но немецкие студенты усмотрели в его сюжетах отголоски тайных планов русского императора. «Стоило ли России выталкивать французов из Пруссии и Саксонии? — подумал он мельком. — Решился бы тогда этот Зунд? Занд?.. кинуться с кинжалом на агента самого Бонапарта?!»