– Чего задумали-то опять, разбойники? Разве можно так, людей грабить? – тихо и осторожно подал голос Михайло.
– А почему нельзя? – спросил Иван.
– Господь говорил – не убий, не гони и не приноси несчастья ближнему своему, живи в согласии с миром, молись и дай спасение душе своей… – Михайло осекся, не помня тех заветных слов, что терзали всегда его душу, внося в нее непонятное чувство любви и ненависти к людям. Он переиначивал на свой лад Писание, потому что сколь ни читал его строки, не понимал истины написанного, ибо, по его мнению, то ли неверен был перевод, то ли Иисус иногда ошибался. Иван неожиданно вновь расшевелил в душе старинное сомнение его.
– Господь говорил еще: просящему – дай. А что тебе дают баре-то? Алтын на вино по великим праздникам? Али кость бросят, как собаке, иной раз и хуже, чем собаке? Аще господь говорил – не судите, а ты, пес, судишь меня, хотя и права не имеешь на то. Так кто из нас праведник тогда, ты, жалкий пес трясущийся, или я, говорящий – дай просящему у тебя, я, который не судит их, а заставляет отдать богом положенное?
Замолчал Михайло, мысли спутались, Иван рыком забил их далеко вглубь пяток; не стал Михайло перечить, да и не мог, ибо верно, Иисус так говорил – ежели не будете вы прощать людям прегрешения их, то и Господь вам их не простит.
Михайло устроился жить в сарайке на берегу речки, где насельники хранили сети и корзины для рыбы. Соорудил немудреный стол перед дверью. Когда дверь была открыта, солнечные лучи освещали его, давая возможность видеть то, что он записывал на листах самодельной книги. Чернила он делал по старинке, благо, что дубы росли недалеко в рощах, а железный купорос он носил с собой в кожаном мешочке. Как-то раз, когда Михайло сидел за тщательным выведением букв на желтоватых листах, мимо по воду проходила любопытная Груня. Она скинула коромысло с плеч, осторожно заглянула в сарайку, расширив глаза, удивленно ойкнула:
– Ой, а ты чегой тут делаешь? Рисуешь?
Михайло смущенно вскинулся, не зная, как отреагировать на внезапное вторжение, но собрался, важно подбоченился, поманил Груню к себе. Девушка доверчиво подошла, заглянув в книгу.
– Я вот историю пишу про жизнь свою и путешествия.
– А ты писать умеешь? Я вот только Псалтырь читаю немного, бабка Василиса учила. А писать не могу, да и нечем у нас, только палочками на песке. А можно, я тоже порисую?
Михайло не смог отказать, дал подержать перо. Груня тут же капнула кляксой на лист, Михайло поморщился, но решил, что лист вырвет. Груня была такая нежная и воздушная, несмотря на свою грязноватую кацавейку, от нее пахло молоком и молодостью. Пока она тщательно водила пером по бумаге, Михайло вдыхал ее запах и даже немного попробовал на язык волосы, заплетенные в косы. Вскоре лист был заполнен корявыми рисунками Груни, от усердия с кончика её высунутого языка свисала капля слюны.