Она встала и вышла за ним в лес.
Ей показалось, что воздух потеплел. Удивляясь, прислушивалась она к тому, с какой тревогой погонщики обсуждают, это потепление. Хотелось спать. Она разыскала свои нарты, но они оказались нагруженными. Варя попросила освободить их. Иляшев подошел, сказал:
— Пешком пойдешь, оттепель. Олешкам трудно.
— Я устала, — сердито ответила она.
— Все устали. — Он крикнул что-то погонщикам. Обоз тронулся и сразу исчез в темноте.
Она бросила на остяка уничтожающий взгляд, но на него это не подействовало. Пришлось стать на лыжи. Сразу заныли ноги. Лыжи проваливались, к ним прилипал снег. Каждый шаг давался с трудом. Однако Иляшев уходил с обозом. Она заторопилась, чтобы не отстать.
Когда начало светать, Варя услышала, как вода тонко зазвенела на снегу. Это с деревьев падала капель. Варе стало жарко. Она сбросила шубу. Иляшев сунул ее в свой мешок, неодобрительно поглядывая на Варю.
Вместо обеденного привала Иляшев распорядился раздать всем сухари и немного сахару. Для Вари он открыл банку консервов, посадил ее на нарты, чтобы она отдохнула.
Она смотрела, как остяки бежали рядом с упряжками, хватая на бегу пригоршни снега, заедая его мерзлыми сухарями. Олени внезапно изменили окраску: вместо серых они стали коричневыми от пота.
Поздно вечером обоз вышел на ягельник — последний привал перед рекой Дикой. Иляшев знал все пастбища на сотни верст по округе. Об этом привале остяки говорили еще два дня: каждый надеялся отдохнуть тут как следует. Но едва успели распрячь олешков, как Филипп сказал погонщикам, чтобы не давали стаду разбегаться, через два часа надо ехать.
Варя лежала на нартах и следила усталыми, покрасневшими глазами, как олешки разгребали снег, вырывали белый пушистый мох и торопливо жевали, словно и им передалось нетерпение людей.
Первый раз пожалела она, что пошла в этот поход, И, пожалев, уже не могла остановить этой горькой жалости. Захотелось плакать, тем более что все тело ломило, онемели пальцы на руках и на ногах, она с трудом двигала ими. Слезы, непрошено появившиеся на глазах, давали ей право на сопротивление, если Иляшев потребует, чтобы она снова пошла пешком. Она не может идти! Пусть он придумает, как разместить груз, чтобы освободить ей место на нартах.
Она злилась; постепенно слезы высохли, и осталась только эта озлобленность, когда кажется, что все кругом виноваты, а ты один прав.
Филипп уже дважды отложил отъезд — он видел, что с начальницей сейчас не сговоришься.
Но вот, сжав зубами трубку, Иляшев пошел напрямик к ней, крикнув, чтобы гасили костры.