И хотя трудно было понять, почему торопился Филипп, Сергей побоялся задерживать старика. Оставь его здесь — он исчахнет от тоски по вольной жизни. Нельзя препятствовать душевной склонности человека. И он перестал отговаривать старика.
Следующий день старик отдыхал. Он как будто забыл о делах Сергея, ни о чем не расспрашивал его, молчаливо собирался в дорогу. Подолгу сидел у огня с отсутствующим взором, тихонько бормотал какие-то песни или сказания.
Сергей с утра уходил на работу. Он знал, что теперь, когда он простился с Филиппом, старик уйдет в час, когда ему подскажет сердце, и не беспокоил его ненужными разговорами. И когда однажды, возвратившись с работы, не увидел Филиппа, то почувствовал даже некоторое облегчение, хотя и сожалел о его отступничестве.
Была еще мысль, которую он тщетно пытался прогнать или заглушить, — воспоминание о Христине. Он вдруг начинал грустить о том времени, когда они были здесь вдвоем. И странно, это воспоминание как бы удваивало его силы. Он еще не говорил: «Я люблю ее!» Он только повторял: «Какой она чудесный товарищ! Как она понимала меня!» Но в этом признании было окончательное отстранение Вариной власти. Больше не возникало сравнений, он не объединял их в памяти, но тем отчетливее видел Христину. Иногда он ловил себя на том, что смотрит на перевал, как будто ожидая, что вот она появится на нем и начнет спускаться вниз, веселая, улыбающаяся.
Так он сделал Христину безмолвной и невольной участницей своего труда и страданий, привык советоваться с ней, выслушивать краткие слова одобрения, сообщать противоречивые мнения, чтобы с ее помощью остановиться на лучшем. И чем чаще он думал о Христине, тем большая нежность пробуждалась в его измученной душе.
Он не хотел предвосхищать будущего, но верил, что в день, когда труд его закончится, он придет к ней, и они вместе порадуются тяжело добытому успеху.
Он не знал, где найдет ее, но верил, что она должна быть недалеко, должна думать о нем, как он думает о ней. Даже усталость его уменьшалась, когда он вспоминал о Христине.
Так он окружил себя друзьями, выбирая из многих людей лишь тех, кто был до конца верен долгу, кто был тверд в начатом труде. Если бы ему понадобилось составить список тех, кого он приглашал на свои одинокие собеседования, то в списке этом были бы Бушуев, врач из госпиталя, Христина, Саламатов, даже Суслов — как раз те люди, которые незримо участвовали в его подвиге, потому что они помогли ему стать таким, каким он был теперь, а он знал, что в одиночестве и труде своем он был прежде всего человеком.