Далтон прошагал на кухню и обеими руками – как хрупкую фарфоровую куклу – поставил ботиночек на стол.
– Чарити, нам нужно поговорить о дереве.
Она попыталась что-то сказать, но не нашла слов. Оставалось лишь смотреть на крохотный ботиночек, который никогда больше не наденет маленькая хозяйка. Он выглядел отчаянно одиноким без своей пары.
– Чарити. – Ее имя прозвучало почти как команда и вернуло к реальности. Чарити оторвала взгляд от стола.
Что случилось с его глазами? Они посветлели.
– Дерево. – Далтон выпрямил спину. – Я намерен привести его в порядок. Знаю, что тебе не по душе сама мысль, но…
– Ты имеешь в виду иву? Я велела тебе не приближаться к ней, – сквозь зубы процедила Чарити. Да она скорее прикажет Далтону убраться с острова, чем позволит ухаживать за деревом.
Он подошел ближе.
– Ты не поняла. Дай мне объяснить. Я посидел под деревом некоторое время…
Она сжала кулаки. Да он ее вообще не слушает! Далтон был под деревом? В висках застучало.
Дядя Гарольд привстал с места.
– Пойду. Не буду вам мешать.
Не дожидаясь ответа, он направился к выходу.
– Гарольд! – крикнула вслед Чарити.
Он повернулся и замер в дверях, готовый ускользнуть, однако Чарити жестом пригласила его вернуться.
– Ты тоже послушай. Вы оба много на что способны, а я не хочу лишний раз повторять. Никто не будет заниматься деревом.
– Оно погибает, – умоляющим тоном произнес Далтон.
Погибает? Отлично. Лучше не придумаешь.
Чарити посмотрела в глаза Гарольду, ожидая от него понимания. Однако увидела лишь озабоченность.
– Ты позволишь иве умереть? Не могу поверить.
Ей стало стыдно. Впрочем, стыд тут же уступил место решимости.
– Я знаю, деревья не могут приносить несчастья, но эта ива…
Гарольд не дал ей договорить:
– Твой дедушка ее любил.
Чарити сжала кулаки. Столько лет переживаний! И никто ее не понимал.
– За что ты ненавидишь иву? – спросил Далтон.
И сейчас никто не понимает. Она же никому ничего не объясняла.
– Есть много стихов и легенд о плакучей иве! И сажать ее ночью нельзя, и если поранишься о ветку, ветка поранит любого, кто потом до нее дотронется. А я не могу прогнать из памяти поверье об обрезке ветвей.
– А как же стихотворение, Чарити? – спросил дядя Гарольд. – Джордж и Мэрилин тысячу раз тебе его читали. Разве в эту легенду ты не можешь поверить?
Стихотворение. Она когда-то знала его наизусть. Но лишь до одиннадцати лет, до последних каникул на острове Газовых фонарей. Чарити попыталась вызвать в памяти знакомые строки, однако Гарольд ее опередил:
– Идем со мной, под сень ветвей,
От бед лихих укройся в тень