Гарольд откинул голову назад, и в лучах утреннего солнца блеснула слезинка.
Чарити наклонилась к нему через стол:
– Гарольд, я в курсе, что у тебя в Бирмингеме бизнес, и вся твоя жизнь тоже там, но почему бы тебе не остаться здесь на какое-то время? Хотя бы на пару месяцев. Конечно, я прошу слишком многого, но когда ты здесь, у меня такое чувство… будто я не лишилась семьи.
Старик старался не расплакаться. Все же слезы навернулись на глаза, и Гарольд боролся с ними, сжимая губы и вытирая щеки сморщенными руками.
– Я хочу остаться, Чарити, очень хочу, просто… – Голос сорвался.
– Что случилось?
Он уперся руками в стол.
– Отношения между мной и твоим дедушкой на момент его смерти были ужасными. Есть вещи, о которых тебе лучше не знать. Ты можешь изменить свое мнение обо мне и не захочешь меня здесь видеть.
– Разве дедушка не прислал тебе письмо, в котором хотел помириться?
Гарольд покачал головой:
– Ты не понимаешь. Письмо было отправлено через несколько недель после его смерти.
Чарити попыталась вникнуть в услышанное. То есть как? Письмо подделано?
– Он не писал его?
– Не знаю. Стиль его, почерк тоже. Я уверен. Разве что почерк не такой твердый, как раньше. Что с этим делать – ума не приложу.
Чарити расправила плечи.
– Бывает, письма теряются на почте. Если ты считаешь, что письмо написал дедушка, так оно и есть.
– И почему ты мне так доверяешь? – вздохнул Гарольд.
Она встала со стула и подошла ближе.
– Ты мой дядя. И никогда ничего плохого мне не сделаешь.
В дверь постучали. Чарити пошла открывать, и в этот момент Гарольд что-то прошептал. Она была почти уверена, что услышала: «Уже сделал».
За порогом стоял Далтон, весь промокший, волосы слиплись и налезали на глаза.
– Ты что, попал под дождевую установку?
Только впустив Далтона внутрь, Чарити разглядела в его глазах нечто новое. Как будто он сумел откромсать ломоть солнечного света и пытается его утаить. Но как солнце ни удерживай, оно все равно просвечивает сквозь радужки глаз.
– Мне нужно с тобой поговорить, – задыхаясь, произнес Далтон и взял ее за руку. Чарити невольно сделала шаг вперед и только тут заметила, что он держит за шнурок детский ботиночек.
Она втянула в себя воздух. Какой крошечный… Ботинок его дочери? Видеть вещи умерших людей всегда тяжело, но мучительнее всего смотреть на обувь. Обувь – это жизнь. Прогулки, путешествия, места… Обувь подстраивается под ноги хозяина. Принимает их форму. Собирает пыль с пройденных дорог и переносит ее в будущее. Обувь – это жизнь. Нет ничего печальнее, чем обувь, которую ее владелец больше никогда не наденет.