Ольга Федоровна стукнула ребром ладони по столу:
— Без всяких разговоров. Запретить, и все. Я с ней сегодня же поговорю. Это что же будет? Анархия. Если каждый ученик начнет… что ему вздумается…
Федор Лукич жестом руки остановил разгоряченного коллегу:
— Погодите, Ольга Федоровна. Тут стоит разобраться что к чему. Ведь что-то толкнуло девочку на этот шаг. Что именно? Вы не знаете, Мария Сергеевна?
— Теряюсь в догадках.
— Вот видите. А вы сразу: запретить. И можно оставить навеки рану в душе человека.
Мы все знали, что Ольга Федоровна уважала Федора Лукича как старого заслуженного учителя. Но она не раз говорила, что не намерена поступаться своими принципами. А принципы ее (в этом мы тоже успели убедиться) не всегда совпадали с тем, во что верил ее старший коллега. Ольга Федоровна считала, что потакать ребятам нельзя. Раз им посочувствуешь, другой, а на третий они тебе на шею сядут и такое устроят, что тридцать три комиссии не разберут. Поэтому прежде всего строгость и никаких поблажек и уступок. Конечно, иной раз можно и ошибиться, и перегнуть палку, возможно, от строгих правил и зачерствеет душа у какого-то потенциального шалуна, но в таком серьезном деле, как воспитание, не без издержек. Вырастет — поймет что к чему и оттает. Да еще спасибо скажет за то, что вовремя одернули, уберегли от баловства. Поэтому Ольга Федоровна решила и в данном случае действовать исходя из своего убеждения.
— Я, конечно, прислушиваюсь к вашим советам, Федор Лукич, — сказала она. — Но речь идет о девушке, и лучше нам, женщинам, решить, как следует поступить. Девчонки, они хотя и впечатлительнее мальчишек, но к соблюдению порядка больше склонны. И у меня еще не было случая, чтобы девушка, если ей строго внушить, не послушалась. А тут блажь какая-то. Отстанет в учебе — позор для всего класса. Я с ней сама поговорю, — повернулась Ольга Федоровна к Марии Сергеевне. — И, конечно, запрещу. Не послушается, вызовем на педсовет. Но не беспокойтесь: она девушка серьезная, рассудительная, уверена — до этого не дойдет.
Федор Лукич глянул на сидевших против него женщин поверх узких, в черной оправе очков, будто оценивая, стоит ли с ними вступать в спор, и ничего не сказал. У него тоже были свои испытанные принципы. И заключались они в том, чтобы никогда и никому не навязывать свое мнение, а лишь подводить человека к правильному решению, заставить его поразмыслить. Это он нам на уроках часто втолковывал. И с нами так же поступал. В споре с ним мы часто убеждались, что были не правы. Федор Лукич никогда не упрекал нас за ошибку и ничем не показывал, что восторжествовала его, Лукича, точка зрения. И на этот раз он только кивнул головой, согласившись: