— Верь мне! Верь, что бы ни случилось, вопреки всяким пересудам!
— Я и сама хочу верить, — прошептала Довиле. — Только у меня сердце не на месте. Стоит мне увидеть, как из города выезжает машина с солдатами, мороз по коже подирает. Сразу представляю, как они тебя… Не могу уснуть по ночам.
В это время кто-то осторожно побарабанил пальцами по стеклу.
— Мне пора, — сказал Шарунас и вскочил. Одной рукой схватил лежащий на столе автомат, а другой продолжал обнимать девушку. Затем подошел к окну, распахнул его и обернулся. — Ты чем собираешься заниматься после школы? Учиться поедешь или станешь работать?
— Говорят, в деревне учителей не хватает, — помолчав, сказала Довиле. — Скорее всего, годик поработаю. Где-нибудь в глухомани. А потом, наверное…
— Я найду тебя в твоей школе. До свидания!
Шарунас выскочил наружу, и ласковая летняя ночь сразу же укрыла его черной завесой.
В начальную школу деревни Луксненай Довиле поехала не по собственному выбору — предложили в уездном отделе народного образования. Она без возражений согласилась. Пожалуй, решение не было случайным: девушке доводилось бывать в этих местах, и в памяти ее отчетливо запечатлелась школа: двухэтажное желтое здание в окружении кустов акации и сирени с приветливо сияющими широкими окнами. Запомнилась эта деревушка и своим старинным погостом, куда привозили хоронить покойников из самых отдаленных мест. На поросшем соснами холме — деревянная часовня, а вокруг — кресты, кресты… В конце лета, на праздник святого Рокаса, люди собираются на этом кладбище помолиться, помянуть усопших. Для местных жителей это самый большой праздник в году. Они прибираются вокруг дома, моют до блеска окна, пекут пироги — ведь непременно заглянут родственники или знакомые. После службы в каждой усадьбе, в каждой избе раздается веселый гомон, а чуть позже — и песня.
Ладно, пусть будет деревня Луксненай, согласилась Довиле, а вернувшись из отдела народного образования домой, пожалела о легкомысленном поступке: вдруг бы ей предложили что-нибудь поближе к железной дороге или шоссе? Теперь же ее ждет богом забытая окраина, где о девушке никто и не вспомнит, никто не навестит, а потом, глядишь, она и сама свыкнется с такой участью, обрастет мхом, как валун у болота, и там закончит свои дни.
Новоиспеченная учительница собралась наведаться в деревню на велосипеде — посмотреть, что к чему. Жатва подходила к концу, на дороге валялись пучки соломы, а в полях то тут, то там высились копны, напоминающие выстроившихся в очередь толстых баб. Довиле, привыкшая к равнинам родных мест, искренне любовалась пригорками и ложбинами, где текли ручьи, березовыми рощицами будущего места жительства. Велосипед резво слетал с косогоров в пахнущие сочными травами луга, громыхал по деревянным настилам мостков, под которыми безмятежно журчала темная, чистая вода. На холмах, в окружении высоких кленов и лип, раскинулись крестьянские усадьбы. Повсюду мелькали, суетились занятые летними работами люди. Мимо с тарахтеньем проезжали телеги: в тех, что были с высокими грядками, похрустывали снопы, а на дне легких пустых повозок тукали на ходу жерди. Глотая пыль, девушка долго ехала вслед за телегой, груженной пшеницей, — огромной как гора, на верху которой восседала женщина. Ее почти не было видно, лишь белела высоко над землей светлая косынка.