Мартинас больше не вернулся к себе, прохаживался по темной улочке и ждал. Иногда отходил подальше, в сторону базарной площади, поглядывал на тусклые огни в окнах больших домов, всматривался в каждого встречного. Ему уже стало ясно, в каком виде появится отец: он будет шагать тяжело, пошатываясь и разговаривая сам с собою. Пока не стемнело, еще можно было на что-то надеяться. А теперь — нет. Необходимо было встретить его на улице и проводить прямо к телеге. Никто не должен увидеть его таким. Позор легче вынести в одиночку, когда другие не знают о нем.
Как бездомный бродил Мартинас по темной улочке и мысленно решал труднейшую задачу: почему отец начал пить? Что с ним случилось? Вспомнилось последнее посещение хутора. По субботам — независимо от погоды, в дождь, слякоть и мороз — Мартинас спешил домой. Восемь километров для молодых ног — не бог весть как далеко. Вся семья радовалась его приходу, родные со вниманием слушали его рассказы, всякие уездные новости, словно старший сын вдруг стал настоящим ученым, который знает все. В тот последний раз после долгой беседы семья поздно собралась спать, но никто еще не заснул, когда раздался вдруг стук в дверь и в окно. Отец натянул штаны, сунул ноги в клумпы и с шумом вышел в прихожую. Вскоре в избе послышался грохот тяжелых шагов, приглушенные мужские голоса.
Отец сунулся в спальню, прошептал:
— Вставай, мать!
Голос был неузнаваем, дрожал, словно человеку сдавило горло.
Мать вздыхала, одеваясь в темноте. Рука никак не попадала в рукав. Дети приподняли головы в своих кроватях и испуганно прислушивались. Но когда дверь комнаты открылась и незнакомый мужской голос сказал: «Посмотрю, нет ли чужих», — ребятня притворилась крепко спящей.
— Здесь только наши дети… — объяснил отец.
Стук тяжелых шагов сразу же наполнил пространство небольшой комнатки: стал давящим, угнетающим, будто кто-то ступал в сапогах по самим кроватям.
Когда свет из фонарика упал на лицо Мартинаса, он не только замер, но даже, казалось, перестал дышать. Долгими и мучительными были те секунды! Самая младшенькая — трехлетняя Пятре — с перепугу расплакалась. Вбежавшая мать с трудом успокоила ее. Словно устыдившись ребячьего плача, ночной гость убрался из спальни. Но в избе пришельцы задержались надолго. Пришлось матери кормить их ужином. Мартинас по запаху понял, что в кухне жарят яичницу. Доносились обрывки разговора.
— Не жадничай, депутат, давай деньги! — требовал громкий голос. — Мы своих жизней не жалеем, а ты какие-то жалкие гроши утаить от нас норовишь.
— А где у тебя сапоги? — допытывался другой.