Прискакали депутаты —
Начальнички разные.
Их отправили обратно:
Сапоги-то грязные! —
заорал третий.
— Никак не пойму, с чего это тебя в депутаты выдвинули, — допытывался первый голос, тот, что требовал денег. — Видать, чем-то угодил большевичкам!
Отец что-то бормотал в ответ, но его слов Мартинас не расслышал.
Когда после полуночи непрошеные гости убрались, отец долго сидел на кровати и смотрел в темноту.
Наутро, еще не развиднелось как следует, во двор нагрянул целый отряд.
— Где бандиты? — кричали солдаты.
Потащили отца в хлев, в сарай, все разворошили, перевернули, тыкали штыками в сено. Изрядно устав, утихомирились, только один — длинный и черный, как цыган, — все никак не мог в себя прийти. Поставил отца в кухне перед печью, велел открыть заслонку, а сам, выставив пистолет и зажегши спичку, осматривал под. Будто там мог кто-то прятаться.
Потом мать снова готовила для всех жратву, чистила картошку, жарила сало. Одна и та же сковорода кормила и тех, и других. Когда и эти непрошеные дневные гости, забросив автоматы и винтовки за спины, ушли, отец, стоя посреди двора, сказал:
— Если бы такое да почаще, совсем с ума сойдешь…
Мартинасу вспомнились эти отцовские слова, когда он вертелся в темноте подле высокой костельной стены, где терпеливо ждала одинокая телега. Такая же унылая холодная темнота висела этой ночью и над его родным хутором, потерявшимся среди опустевших полей, ольшаников, подернувшихся первым ледком болот. Мерещилось пареньку, что снова кто-то злой и страшный бредет в том мраке, подбирается к их избе, колотит в дверь. Он вздрогнул, будто явственно услышал крадущиеся шаги.
Наконец на утонувшей в сумерках улице он заметил медленно приближающуюся одинокую фигуру. Предчувствие подсказало: отец. Мартинас вырос перед ним так неожиданно, что тот удивленно остановился. Ватник полурасстегнут, конец шарфа выбился.
— Ты откуда взялся? — спросил отец.
— Тебя вот дожидаюсь.
Отец взял сына за плечи, притянул к себе. Неловкой рукой прижал его голову к своему жесткому, отдающему табачным дымом ватнику.
— Не надо было ждать. Холодно ведь, — промямлил он.
Мартинас вырвался из его объятий — неприятна была ему сейчас отцова ласка.
— Зачем напился, папа? — не удержался он от попрека.
Отец помолчал минутку, потом, словно застыдившись своего расхристанного вида, поправил шарф, принялся застегивать ватник.
— Не сердись, сынок, — как-то жалобно и покорно зашептал он. — Такая жизнь, что и на трезвую голову выдержать трудно. Прости.
Он снова попытался притянуть Мартинаса к себе, но промахнулся в темноте, не ухватил.