Мы пьяны,
Мы сошли с ума,
Мы молоды стали».
В другом письме, посланном в те же дни, он объясняет: «Какие дороги открываются перед нами… Во всяком случае, старое здание теперь должно рухнуть… И новые люди, и продвижение революции, несмотря ни на что».
И еще в одном письме: «Конец этого кошмара заставил меня помолодеть, я преисполнен надежд».
В Петербурге заседала «печальная комиссия», составляла огромный (полтораста пунктов со множеством подпунктов) документ — подробнейшее описание порядка похорон усопшего императора. С газетных страниц лились слезные потоки соболезнований. А люди на улицах, пряча улыбку, шепотом поздравляли друг друга. «Точно у каждого свалился с груди пудовый камень, куда-то потянулись вверх, вширь, захотелось летать», — вспоминает современник.
По вечерам Афанасьев навещает знакомых, слышит восторженные речи, исполненные великих надежд, слышит зажигательные проекты, способные поразить самое живое воображение. Дни он просиживает в своем архиве, разбирает старинные бумаги: указы, манифесты, грамоты. Испокон веков так: казалось, явится новый Властелин, и с ним вся жизнь повернет на новую дорогу. Но властелины сменяют один другого, а все остается по-прежнему. Господа, не знающие труда, живут в довольстве; мужик, раб и кормилец, сам голодный и босый, тащится в поле за деревянной сохою.
Афанасьев переписал в дневник запрещенное стихотворение Некрасова «Забытая деревня»: крестьяне, разоренные и обездоленные, ждут барина — «Вот приедет барин, барин нас рассудит». Годы проходят, жизнь в деревне все хуже, а «барина все нету… барин все не едет!»
Наконец однажды середи дороги
Шестернею цугом показались дроги:
На дрогах высоких гроб стоит дубовый,
А в гробу-то барин; а за гробом — новый.
Старого отпели, новый слезы вытер,
Сел в свою карету — и уехал в Питер.
Правительственный чиновник докладывал министру народного просвещения, что некоторые читатели видят в этом стихотворении тайный намек на Россию.
Торжественно плывет по столичным проспектам «печальная колесница», перед которой несут, согласно установленному порядку, сорок четыре ордена и девять корон Николая. Новый государь (надежда!), прикладывая надушенный платок к глазам, следует за гробом. Россия взволнованно напряжена в ожидании благостных перемен.
Архивный чиновник, ученый и литератор Александр Афанасьев пишет из Москвы к приятелю в Казань: «Рассказов ходит довольно, но они все выеденного яйца не стоят! Враки едут на Ераках pi враками погоняют. По-моему, надо подождать, и таки порядочно подождать, чтоб увидеть, что и как будет, не питая ни обольстительных надежд, ни преждевременных разочарований. Я далек от тех слишком наивных увлечений, которые завладели многими из наших знакомых, не умеренных в своих восклицаниях…»