Рыбья голова,
Тебя отымели.
И провались он пропадом,
Плод чрева твоего.
Джин ложится на пол и хохочет, постоянно вскрикивает: «Плод чрева твоего» – и продолжает смеяться.
Мы все чистые и опрятные. У нас так мало места, что если где-то беспорядок, это возмущает. Постель на наших нарах убираем утром за несколько минут сразу после того, как встаем, – мы весьма ревностно относимся к нашим спальным местам. Они – единственное, что здесь является нашей собственностью: два с половиной фута на шесть стирают в тюремной прачечной, и то, что сегодня на мне, завтра может оказаться на другой того же одиннадцатого размера. Нары – иное дело: они наши и больше ничьи, и садиться на них позволено только друзьям. Говорят, что чем дольше мотаешь срок, тем опрятнее становишься для последующей жизни. В одном месте, где я работала, служил уборщик. Он отсидел восемнадцать лет в тюрьме в Алабаме. Пол у него сверкал, как и стулья у рабочих столов. Однажды он мне сказал, что я первая женщина, которую он встретил после выхода на свободу.
Требуется резчик сделать лошадь – одна из лошадей пропала; утром пришли, а на ее месте торчит пустая штанга. Из-за разбалансировки механизма нарушается шкала вероятностей, и это огорчает детей. На штанге объявление: «Награда 1000 долларов». Требуется также Джузеппе.
К компании присоединились психиатры. Плывут брассом в одиночку и группами к яхтам в бухте, находят по запаху койки печальноглазых гомосексуалистов и писают в них. Затем стоят на узком островке, отряхивают с себя капли и поводят струей из-под живота на расслабленных гомиков. Потом ныряют и плывут обратно в маленькой блеклой лодчонке и еврейской аланге. Когда наступает рассвет, пихают в свои черные гидрокостюмы электрошокеры и тайно поедают лошадиное мясо.
Что ни город, то множество магазинов с хозяевами-немцами, где продают филей и ребра, жаркое и коньбургеры, и студенты беззастенчиво тащат все это к себе и подают в университете конячину под соответствующими соусами в искусственном этносе, другого слова не подобрать – невинного слова вроде говядины, свинины или оленины, и маленькие дамы покупают фунт для моего пуделя – вот он какой испорченный. Бедные матери кормят этим мясом лежащих дочерей, а сидящие малютки жуют его, не прожуют – такое оно жесткое, – и плачут в кино, если лошадка поранится, и во всех маленьких и средних городах люди виновато грызут в темноте лошадей, а несдержанная миссис Т. странно смеется, сучит ногами и испытывает желание нырнуть в любой возникающий перед ее глазами огонь.
Я пишу свое имя на стене за загородкой унитаза. Над вентиляционным отверстием есть место, но там ничего не видно, если не встать на горшок. От воздуха из канала стена почернела и засалилась. Я пишу по грязи пальцем. Несколько раз спускаю воду в унитазе, чтобы на меня не наткнулись. Начала свое занятие после того, как убрали вместе с Библией Пэтси.