1 ноября
Сегодня умерла бабушка. Ела винегрет, когда с ней случился удар. Мать пыталась вернуть ее к жизни, бабушка даже открыла глаза, посмотрела на мать — вздохнула и умерла. Мать поразило, как быстро все произошло, вот есть человек, сказала она мне, а через минуту его нет и больше уже никогда не будет, и ты даже не успеваешь с ним попрощаться.
* * *
Больше всего на свете бабушка боялась смерти, и мысль о смерти всегда была ей невыносима, а в последние годы особенно, и она [как мы все] думала, что никогда не умрет, хотя знала, что это неправда.
16 ноября
Во сне видел, как спасали людей с горящего парохода.
17 ноября
У отца диагностировали рак горла; из-за опухоли он почти не может говорить — и разве не мечтаем мы все о том, чтобы однажды наши отцы навсегда потеряли голос?
22 ноября
Был в гостях у нашей секретарши, у нее в прошлом месяце умер муж, она попросила нас с моей начальницей научить ее готовить, потому что ей всю жизнь готовил муж-гурман, а сама она не умеет. Кухня, десятки приспособлений. В спальне мужа шкафы, забитые кулинарными книгами и ксерокопиями рецептов, которые он читал перед сном. Лиможский фарфор, дорогие кастрюли, серебряные приборы, кольца для салфеток, подставки для ножей, 4 туалета с английской, итальянской и французской сантехникой и туалет для гостей; огромная трехкомнатная квартира с видом на Цюрихское озеро. Любовь к русским: каждый год она дарила мужу на рождество русские иконы. Если она приходила на кухню, когда он там готовил, он выходил из себя и начинал на нее кричать, особенно в последние месяцы перед смертью, не разрешал ничего на кухне трогать.
23 ноября
Одно из самых больших заблуждений — думать, будто люди, которые больше не являются частью твоей жизни — все еще твоя жизнь. Я думаю так о многих, хотя они, возможно, даже и не знают о том, как они для меня важны, или не помнят меня, или их уже нет; другие же, наверняка, уверены в том, что они — часть моей жизни, хотя для меня они давно уже не что иное, как миллионы пикселей на мониторе компьютера, черные буквы на белом фоне, химикаты на фотобумаге, голоса в телефонной трубке — электрические импульсы, призраки, буквы — неосязаемые и пустые. (Мы все, в конечном итоге, лишь буквы и импульсы).
Еще есть люди, которые стали твоей жизнью, и тебе приходится это признать, хотя не хотелось бы, и ничего с этим не поделать. Очень сложно понять, кто есть часть твоей жизни, а кто — нет, и то и другое понимаешь обычно лишьа posteriori(это самое обидное).
Мать говорит, что смерти не надо бояться, что все продолжается, она говорит мне, когда мы разговариваем с ней по телефону, что, кроме пустой постели в бабушкиной комнате, все остальное так же, как и прежде, жизнь идет вперед. Для меня бабушкина смерть — абстракция; смерть это всегда не то, что мы себе представляем (банальная мысль) во многом оттого, что мы не знаем, что мы должны себе представлять, когда представляем смерть. (И еще: когда все время живешь один, все вокруг превращается в абстракцию, как об этом писали Бекфорд («Ватек») и Гюисманс («А rebours»)). Для меня, я не смог поехать на похороны, нет разницы между бабушкиной смертью и смертью, о которой я прочитаю завтра в газете, или в книге, или которую увижу в кино или на фотографии, или смертью миллионов китайцев во время культурной революции, я не пережил эту смерть, значит ее для меня не существует, впрочем, когда я собственными глазами вижу сбитых насмерть велосипедистов, они не вызывают во мне никаких чувств, кроме отвращения, которое сразу же и проходит; так же будет и с моей смертью и т. д.