По губам жреца скользнула невеселая улыбка.
– Я был агрессивен, слаб духом и недоверчив, как любой воспитанный улицей мальчишка, но Лотий умел хорошо говорить. И он прекрасно разбирался в людях, поэтому ему не составило труда увлечь меня рассказами о темной стороне и в считаные месяцы сделать истовым поклонником этого вида магии. Я был восхищен и очарован его сказками. Мечтал, что когда-нибудь смогу хотя бы краешком увидеть красоту потустороннего мира. Но магического дара мне, к сожалению, не досталось, поэтому единственным вариантом попасть на темную сторону было служение темному богу. И когда я узнал, что хотя бы так моя мечта исполнится, то стал готовиться к поступлению к семинарию. Лотий сделал для этого все – дал первичное образование, помог переехать из окраинного городка в столицу, где была единственная тогда королевская семинария, выхлопотал возможность для досрочного поступления… как вы понимаете, я его боготворил. И не придал особого значения тому факту, что в семинарии с подачи этого человека я оказался не один.
– Лотий продвигал туда только потенциально темных жрецов? – уточнил Корн, неосторожно покрутив головой, и поморщился, приложив ладонь к окровавленному виску. Видать, здорово его Палач приложил. Башка наверняка гудела.
– Нет. Среди шестерых его воспитанников, учившихся в то время, четверо стремились к роли светлых служителей. И лишь двое мечтали стать жрецами темных богов.
– Зачем ему это было нужно?
– Тогда я не задавался подобными вопросами и считал Лотия своим покровителем, благодетелем, почти отцом. Мои друзья думали точно так же, а общая привязанность к человеку, который спас нас от смерти, нищеты, а кого и от позора, сплотила нас… что светлых, что темных… еще сильнее. В семинарии мы провели десять лет, – вздохнул отец Гон, неловко потрогав саднящую челюсть, но кровь из разбитой губы течь быстро перестала. – Однако и после выпуска, уже став послушниками, а затем и простыми жрецами, мы поддерживали друг с другом связь. Лотий тоже не оставлял нас вниманием, и хотя бы раз в год мы получали от него весточки, которые позволяли верить, что наша судьба ему по-прежнему небезразлична.
– А где он жил все это время? Чем занимался? – поинтересовался я, отметив про себя, что никто из присутствующих пока не выказывал признаков переохлаждения. Все же мы довольно долго находились в каверне, но ни Роберт, ни жрец, ни Корн, которому вообще не по чину здесь было находиться, даже не замерзли. Да и мирно сопящий на его руках младенец не выказывал ни малейшего беспокойства.