— Нет, — я отрицательно мотаю головой, — так не звали мою первую любовь!
— А как? — спрашивает Дагмар.
— Суламифь, — не раздумывая, говорю я.
— Она красивая? — любопытствует Дагмар.
— Как лента алая губы ее, зубы ее, как стадо выстриженных овец, как половинки гранатового яблока ланиты ее под кудрями ее, — вспоминаю я строчки из Песни песней.
— Ой, — догадывается она, — это из библии. — Мы в приюте ее учили на память!
— Вот в Суламифь из Библии и я был влюблен.
— И больше в ни кого?
— Не успел, — честно признаюсь я. — Меня рано засватали.
.— А ты говоришь, что я твоя первая любовь! — на лету схватывая мои слова, смеется Дагмар.
— Но я же тебе сказал, что родители договорились, а не я, — пытаюсь я ей объяснить сложности еврейского шыдэха, сватовства. — Я с ней один раз поговорил и все. Больше до свадьбы нельзя.
— И не спал с ней? — удивляется Дагмар.
— О чем ты говоришь?! Я — еврейский ребенок из еврейской семьи. Мо татэ раввин. Это все равно, что у вас пастор. Если бы не война, я бы то же был раввином.
— А со мной спал, — задумчиво замечает Дагмар. — Значит, теперь пастором не будешь.
— Не буду, — соглашаюсь я. — Но твоим мужем буду!
— А ты представляешь, что будет, когда мы доберемся до твоего Краснополья?
— Представляю. Все будут говорить, что единственный сын ребе сошел с ума. Все Краснополье будет стоять на голове!
— На голове? — дословно понимает меня Дигмар. Она делает большие удивленные глаза и смеется. — Я представляю. Будет, как в цирке.
— Вот именно, как в цирке, — соглашаюсь я.
— А ты не хочешь, что бы было, как в цирке? — Дагмар вопросительно смотрит на меня.
И я, по-еврейски, отвечаю ей вопросом на вопрос:
— А ты хочешь?
— Не знаю, — Дагмар пожимает плечами. — Я до приюта жила в цирке. Там было хорошо. Мой папа был воздушным гимнастом. Потом он разбился. И жена его брата фрау Эльза отдала меня в приют. Там было плохо.
Я не задаю больше вопросов. Я молчу.
И тогда задает вопрос она:
— Ты хочешь назвать меня Двосяй, что бы все думали, что я еврейка?
Я киваю. И замираю, в ожидании ответа. Она ощущает мое тревожное молчание и, смеясь, успокаивает:
— Nicht schlecht Namen. Gefaellt mir! All. Mehr Дagmar nicht. Ist Dvosya![2]