— Скажите, какая ранняя пташка, — защебетала она в трубку.
— Сегодня я проснулся раньше, чем ты думаешь, — сухо сказал я.
Она промолчала. А когда снова заговорила, голос ее звучал жалобно. Это была очень чувствительная девушка.
— Что с тобой? — спросила она. — Ты опять встал с левой ноги?
Со мной ничего особенного, — ответил я. — Ты видела, какое сегодня солнце и какой снег?
— Видела…
— Ну и что ты об этом думаешь?
— Мне надо думать об экзаменах.
— Постарайся не думать о них хоть сегодня, — попросил я.
Она не ответила.
— Умерла Мэрта Хофстедтер, — сказал я.
Теперь Ульрика замолчала надолго. Она вдруг стала такой же молчаливой, какой была Мэрта Хофстедтер полчаса назад. Я успел досчитать до десяти, прежде чем к Ульрике вернулся дар речи.
— Умерла? — повторила она. — Как? Каким образом?
— Что значит «как»? Умерла — значит умерла.
Впрочем, люди действительно умирают по-разному.
Можно умереть у себя дома в постели от старости, или от чахотки, или от воспаления легких, или от X, или от У, или от Z, или от любой другой болезни, открытой медиками. Человек может попасть под машину. Его могут задушить, как Мэрту Хофстедтер. Можно умереть легко и спокойно, а можно впопыхах и даже весело. Можно умереть, подготовившись к смерти, и можно умереть, совсем не подготовившись. И один бог знает, что лучше. Но когда человек мертв, для него все сразу же теряет всякий смысл. Умирают люди по-разному, однако мертвые они все одинаковые. В нескольких словах я рассказал Ульрике о том, что произошло в «Каролине». Она все еще молчала.
— Ты меня слушаешь? — спросил я.
— Да, да, — отозвалась она, и голос у нее задрожал. — Но кто же мог это сделать?! Какой ужас! Какое у нее лицо?
— Лицо у нее такое же, как всегда, — ответил я. — Но она больше не улыбается. А нам будет так не хватать ее улыбки.
— Бедная Мэрта, — сказала Ульрика.
— А мне показалось, что ты ей не очень симпатизируешь, — сказал я.
Далее я сказал, что поподробнее расскажу ей об убийстве Мэрты потом, а сейчас она должна поскорее одеться, взять лыжи и выклянчить у старика ключ от его машины. Мы поедем в Ворсэтра кататься на лыжах.
— Неужели это возможно? — удивилась она.
— Для нас нет ничего невозможного, — ответил я. — И это единственное, чего мне сегодня хочется.
Я сказал ей, что она должна быть готова и ждать меня в машине через полчаса. Ульрика попросила три четверти часа. Но я все-таки велел ей управиться за полчаса.
Я повесил трубку, пошел в ванную комнату и долго умывался холодной водой. Нельзя сказать, чтобы после этой процедуры мысли мои хоть немного прояснились. У меня было такое чувство, словно я немного оглушен и мои мозги частично вышли из строя. В голове все время что-то жужжало и гудело. Через равные промежутки времени передо мной вдруг появлялась Мэрта Хофстедтер, которая сидела на полу в мужском туалете под умывальником, бледная, со слепым остекленевшим взглядом. Отогнать от себя это видение мне удавалось далеко не сразу. Потом передо мной вдруг возникал еще один призрак — Манфред Лундберг. Он вставал со своего стула, бледный как полотно, и говорил, что чувствует себя ужасно плохо. Затем он хватался за сердце и падал на стол, стоявший в аудитории, где проходят семинары. Голова его ударялась о стол с глухим стуком. Конечно, можно было думать и о каких-нибудь более веселых вещах. Однако я чувствовал, что мне не скоро удастся избавиться от общества Мэрты и Манфреда, на этот счет у меня не было никаких иллюзий.