— Веди к себе! Ну, быстро!!! — для пущей доходчивости мордоворот, качнувшись вперед, давит на меня пузом и грудью, выжимая из моего нутра похожий на иканье звук, и отстраняется, давая дорогу. Взгляд леденит мне шею.
Балда стоит в комнате лицом к окну, наваливаясь ладонями на подоконник. Спина напряжена, сквозь рубашку топорщатся позвонки.
— Ты кто? — громко и грубо спрашивает громила и, не дожидаясь ответа, приказывает: — Вали отсюда! Быстро свалил отсюда, ну!
Бандит кивает в сторону двери и упирает ручищи-дубины в поясницу — широкую, без намека на талию. И шея у него широкая. До того, что ее и нет вовсе. Настоящий ЧБШ — человек без шеи. Глаза ЧБШ остаются невозмутимыми, и от этого его поведение еще страшнее. Непредсказуемей. Балда, не заставляя себя уговаривать, растворяется в тени коридора, бросив мне на прощание соболезнующий взгляд. Второй головорез, запахнутый в глянцевую куртку, тоже кожаную, только коричневого цвета, не проронив ни звука, усаживается на диван и угрюмо поглядывает из-под нависших бровей на мою пещерную обстановочку и на меня, ее обладателя. Пришельцам лет по двадцать пять, может чуть больше, — вероятно, это профессиональные экзекуторы, подхалтуривающие по заявкам грызунов типа Салата.
— Чего вылупился? — спрашивает черноволосый. — Допрыгался, урод. Молись перед смертью, сейчас отмудохаем тебя по полной программе. — Он теснит меня к дивану. — Думал, урод, пошутить с тобой решили? Салат шутить не любит, в нем чувство юмора не запрограммировано. Ну, гнида, гони бабки, а то щас яйца оторву.
Вдруг в горло мое впивается жесткий шнурок — его набросили сзади. Нитка впивается, въедается, вгрызается в плоть, жжет кожу, передавливает артерии. Вцепившись в нее ногтями, пытаюсь оторвать от себя, но мощный, до треска, удар в грудь и следом — оглушающе-слепящая пощечина заставляют мои руки повиснуть.
— Гони бабки, урод! Ну! — удавка впивается в горло глубже. Словно в замедленной съемке я вижу, как к лицу моему приближается локоть… Перед глазами — потолок и часть окна, все — в полупрозрачных шевелящихся чешуйках. Что-то со зрением. В затылке — острая резь. В носу и глотке — жгуще-солоноватое. Кровь. В грудь уперся башмак. В ушах — напряженный гул, через его тугую завесу просачивается еле внятное:
— Ну, выбирай: бабки или могила.
В ногу, утвержденную на моей груди, переливается тяжесть тела вымогателя. Пытаюсь ответить, но из утробы выплескиваются лишь какие-то сипяще-клокочущие звуки.
— Не слышу, ублюдок, не слышу!
Ухватив сзади за шиворот, второй — молчаливый — ставит меня на ноги, прислонив к подоконнику. Пальцами цепляюсь за его край.