Настюха тоже крепко подсела на айс. У нее постблаженный синдром вообще жуткий. Если я поутру, еле ворочая языком, хоть какие-то слова набалтываю, изображая вымученное подобие тяги к жизни, то она совершенно не в себе или, наоборот, настолько погружена в себя, что ничего от нее не добиться. Ни звука. Лежит без движений, глаза стеклянные, пустые — хоть и открыты, но, похоже, никуда не смотрят. И так несколько часов. А потом начинает ворочаться, постанывать и наконец, обратив ко мне полный горечи, какой-то даже униженный взгляд, с трудом лопочет:
— Дядя, неужели ни-че-го больше нету? Но бы-ло-же-мно-го. Должно еще остаться, дядя, поищи лучше. Ты ведь не хочешь, чтобы я отъехала?..
Глаза ее в такие минуты похожи на бледный несвежий чай, и в них — ледяная пустота. А вернуть эти глаза к жизни может лишь одно средство — волшебные таблетки, а на них необходимы деньги, чертовы бумажки.
Настюха позанимала у кого только возможно: близких, не очень близких и далеко не самых близких родственников и знакомых. Все, кто мог что-то дать ей, — дали, иные по два и даже по три раза. Может, и взыщут когда-нибудь с Настиных родителей — под их порядочность и давали. Больше, похоже, рассчитывать не на кого. Настюхины родители прочесывают список оставшихся потенциальных кредиторов с опережением, предупреждая о возможной просьбе их дочери. В нескольких семьях, куда Настя звонила последние дни, уже прямо ссылаются на категорическое предостережение ее отца не давать денег, невзирая ни на какие аргументы и вымаливания.
Перебиваться мелкой поживой возле обменников удается разве по случаю. Кидал и ломщиков возле рыбных мест табунится легионами — по всему городу лохов столько не набрать. К тому же вся эта сволочь не пускает в свой круг, с иными и вовсе опасно встречаться: сдадут своим бандитским крышам. Некоторые откровенно предупреждают, а у иного на роже написано, что сразу побежит к таксофону вызывать подкрепление. И даже когда возле какого-нибудь не очень доходного валютного пятака нет ни одной бригады кидал, мы редко пользуемся счастливо подвернувшимся случаем: выжидать лоха, обрабатывать его, терпеть неудачу и дожидаться нового простака, возможной жертвы нашего коварства, — не хватает терпения…
Деньги, добытые в очередной раз чуть ли не из-под земли, катастрофически таяли. И где взять новые — я понятия не имел. Так же, как и Настюха. Доза — несколько часов, дней, лет, веков, вечностей в сладчайшем забвении — тягостное пробуждение — пробежка в «Кэрролс» к подонистому Жоре — и все сначала. И когда «котлета» подтаяла до половины, я сбежал. Сбежал, как последняя гадина, с куском добычи в зубах, не желая делиться. Я не испытывал угрызений совести, не переживал, не расстраивался. Я только знал: оставшихся денег двоим нам не хватит и на три дня, а один я смогу жить на них, возможно, неделю. Что потом — неизвестно, но неделя — больше трех дней в два с лишним раза…