На следующее утро я слег на чердаке. Вернее — просто не смог подняться. Жар, бред, боль во всем теле — почти как во время ломок, хотя ломки — все-таки мучения более многострадальные, их невозможно сравнить ни с какими иными пытками. Правда, и эта напасть отличалась изощренными муками. Болело все: глаза, кости. Нутро — словно расплавленным свинцом накачали… Сереня говорил: заражение трупным ядом. Боялся Сереня, что окочурюсь я на чердаке, и шуганут тогда всех оттуда. Вынесли они меня на улицу, держа под руки, довели до ближайшей скамейки, усадили и оставили. Я думал, бросили, ан нет: через какое-то время подкатила «скорая». Не знаю уж, что они там по телефону говорили…
За две недели я очухался, отлежался, отмылся, даже посвежел на глюкозе — хоть в рамку. Завтра — на выписку. Я уже принял давшееся мне нелегко решение: к черту сопливые разглагольствования о стыде и чести, я отправляюсь к Настюхе. Я люблю эту девчонку и не могу без нее. Я иду к ней — а дальше будь что будет…
Настюха встретила меня, обновленного душой, телом и даже одеждой — махнул на свое рванье в больнице, — более чем сдержанно, однако я рад был и такому приему: могла ведь и совсем не простить, а то еще и попотчевать чем-нибудь вроде сковороды. Из чего я умудрился сделать тайный вывод, что, возможно, и Настюха ко мне не так уж равнодушна. Ну и совсем не подлежал сомнению факт очевидный: вдвоем и легче, и веселее, чем в одиночку… Короче говоря, амнистия дарована. В конце концов, будущему ребенку необходим отец.
Живот у Настюхи уже большой, упругий. Порывалась, говорит, сделать аборт, да все упирается в деньги, но как только появляется хоть какая-то копейка — сразу засаживает ее в кайф. Так и не скопила нужную сумму. На хлеб Настюха пощипывает бросовым промыслом — валютой. Ездит на дальнюю точку, на самом краю города. Выхлоп там совсем микроскопический, никто, кроме Насти, с этим обменником и связываться не желает. Но в бойких местах ей даже появляться нельзя. Мигом голову отвинтят. Без меня вмалывается чернухой — единственно доступным по цене зельем. О том кайфе, которым обсаживалась со мной, боится даже вспоминать — такой он бронебойный и дорогой. Отходняк еле пережила.
— Но ты бы еще хотела им закинуться?
— Да! — без раздумий отвечает Настюха…
Мы продолжаем прежнюю жизнь, будто я и не исчезал из нее на два с лишним месяца. Деньги — тяжелодобываемая материя, но все же добываемая, ведь вокруг — Клондайк, нужно лишь приложить усилия для его освоения. И тогда начинает выясняться, что кто-то из родственников или добрых знакомых может одолжить по второму и даже третьему разу. Долго это скотское существование продолжаться не может, мы прекрасно это понимаем. И у нас даже рождается план избавления от его оков. Настюхины родители — вот наша надежда, наши мечты на спасение. Мы откроемся им, что Настюха уже давно беременна, и доверимся, что испытываем пагубную зависимость от некоторых препаратов, одним словом — наркоманы. Родители, считает Настюха, спасут, вытащат из этой жуткой ямы, вернут к нормальной жизни. Достанут метадон или что там надо, любые лекарства, все необходимое достанут… Чтоб для родной дочери да не достали… Устроят в лучшую клинику, наймут самого классного нарколога. Если понадобится — целый взвод наркологов… Таковы наши планы, наши, можно сказать, мечты…