Щавель останавливается, не дотянув до меня трех шагов. Смотрит с обычным прищуром, скрывающим его внутреннее душевное состояние. Руки в карманах. Но оружия там, я думаю, нет. А если и есть — плевать. На моей стороне — внезапность.
— Ты, что ль, звонил?
На вопрос не отвечаю. Слишком много чести. Сразу беру быка за рога:
— Ты, быдло узкоглазое, почему не привез своих тварей, которые вчера человека убили? Я с вами троими разобраться хочу, псы поганые…
Щавель молчит, пристально всматриваясь мне в лицо, словно пытаясь прочесть на нем сценарий моих действий. Так вот они!
Быстрыми, несколько раз в воображении отработанными движениями выхватываю из-за пояса кольт, сдергиваю собачку предохранителя, на вытянутой вперед руке навожу ствол прямо в лицо Щавелю.
Оно, это поистине каменное лицо, не меняет своего выражения. Щавель стоит против меня все так же молча, не двигаясь и не сводя с меня своего пронизывающего взгляда. Рука моя дрожит, ствол — тяжелый, неожиданно бесконечно длинный, прыгает в ней, будто его дергают за веревочку. Тем не менее он направлен аккурат между прорезей-глаз. Сейчас они станут еще уже, закрывшись навсегда. Непослушным, задеревеневшим пальцем взвожу курок… и неожиданно понимаю, что не смогу, ни за что не сумею, не отважусь, не решусь убить человека. Пусть даже такого негодяя, как этот. Пусть даже своего лютого врага.
И в тот самый миг, когда я успеваю осмыслить это просветление, что-то тяжелое, неимоверно сильное, быстрое и ловкое, стремительно и мощно обрушивается на меня сбоку. Отброшенный в сторону этой неведомой силищей, больше рефлекторно, нежели намеренно, нажимаю на гашетку кольта — и, оглушенный ударом в ухо, ошарашенный внезапностью нападения, валюсь навзничь. И пока валюсь, успеваю понять, почему рука, сжимающая кольт, рванулась вверх, почему из жерла ствола вырвалась вспышка пламени, почему… Низвергаемый на асфальт, я вижу — словно в замедленной съемке, — как лицо Щавеля меняет свое выражение: глаза, для посторонних взглядов прикрытые веками, раскрываются будто бы в изумлении, смешанном с ужасом, брови взлетают к нахмуренному лбу, а края приоткрываемого рта, напротив, приопускаются… Пистолет же, выбитый из моей руки, летит, кувыркаясь в воздухе, куда-то в сторону…
В следующие три-четыре секунды я уже вскакиваю с асфальта.
Рванув, будто с низкого старта, что было сил несусь прочь, на людный Невский, боковым зрением успевая заметить, что Щавель, схватившись за грудь, падает на руки подоспевших соратников…
Убил я его или нет? Ведь в последний момент я уже не хотел этого делать. Не столько даже не решался, сколько вообще не мог. В принципе. В соответствии с необъяснимыми внутренними законами. Не родился я душегубом. Как же тогда все это вышло? Словно подтолкнул меня громила, накинувшийся сзади…