— Ты бы его ни за что не простил?
— А ты бы разве простил? — Люк уставился на брата злобным взглядом. По его настроению можно было сказать, что юноша не задумываясь ударит в нос своего брата, если тот скажет, что простил бы отца.
Но Миа выдержал этот тяжелый угрожающий взгляд и вроде даже не солгал.
— Не знаю. Он мне ничего не сделал плохого.
— А то, что юбка матери — твой дом, это ничего? Да юбка любой женщины для тебя, сопляка, будет родным домом…
Люк злился, и когда он злился, то в него вселялся зверь под названием «мать», которого он хотел в себе задушить и закопать в ту землю, где звери не выползают наружу, а сгнивают заживо.
Юноша прекрасно понимал, что духовно ему еще расти и расти, чтобы наконец встретиться с самым нужным и прекрасным человеком в этом мире. С собой! С собой настоящим, не таким, каким его сделала мать и выдавил из себя отец, а таким, каким его задумала изначально природа — юношей с чистой и восхитительной душой. Человеком слова, с добрым и чутким сердцем.
Как бы Люк ни старался выбраться из шкуры теперешнего себя, все равно он черствел, как сухарь материнской любви, небрежно брошенный ему в морду.
— …отец мог быть для тебя авторитетом, а я для тебя — никто. Пустое место, вечно бубнящее свою погань. Он мог бы дать тебе совет, и ты бы его принял. Ты бы смотрел на него, как на Господа Бога, и поступал бы так, как поступает он. Даже если бы он был говнюком, а ты нет. Отец — это важно, черт бы тебя побрал, Миа. У меня никогда не было отца, но у меня есть мистер Рорк, а у тебя никого нет. И мать не в счет, не тешь себя.
Люк жадно вдохнул воздух, ему внезапно стало душно и просто как-то не по себе.
— Мне действительно стоит ее обнять, мистер Рорк?
Люк спросил совета у единственного человека, мнение которого было для него авторитетным.
— И вообще… Мать в других семьях — это успокоение, послушание, доброе слово. А не дом, ремень и холод. Понимаешь?
Поплавок Люка уже трижды уходил под воду, но юноша этого не замечал. Его только что спросили об отце, и ему было что сказать…
— Я бы хотел взглянуть отцу в глаза. Не для того, чтобы его понять и найти оправдание, а для того, чтобы посмотреть, что он такое есть, и никогда этим не стать…
Отец для Люка был двумя черно-белыми фотографиями, на одной из которых он стоял рядом с матерью, но половина снимка была отрезана, так что не видно было ни рук, ни лица, ни других частей тела мужчины. А на другой — его отец был вырезан менее удачно, чем на первой. Мать отрезала все, но оставила на фотографии руку, белую длинную и костлявую руку с пятью пальцами, которая обнимала ее за плечи.