И ей чудовищно тяжело, ведь обижаться на него тоже несправедливо, он сделал, что должен был. Я обнимаю ее, и она кладет голову мне на плечо.
— Я был хорош, правда? — говорит Юстиниан. — Я был хорош просто до неприличия. Кстати, нужно будет и вправду сделать фотографии, которые я хочу повесить на биеннале, но тайно. Если уж мы окажемся в столице скорби и крови, на древнем, святом Востоке, лучше сделать там что-нибудь запоминающееся.
— После того, как мы решим нашу проблему.
— Я думал, что наша проблема в неспособности порождать новые формы культуры, потому как логоцентричное искусство изжило себя.
— Ты ошибался, — говорит Офелла.
Нам приносят чай и кофе в белых чашечках, одноразовых, но таких красивых, что сразу и не скажешь. Я пью свой кофе с сухими сливками и сахаром, и мне хорошо смотреть в иллюминатор. Подношу чашку к носу Нисы, и она вдыхает запах. Офелла ожесточенно сдавливает лимон в чашке, и чай все светлеет, а Офелла, наоборот, мрачнеет.
— Что такое? — спрашиваю я.
— А если Ниса не сможет заплакать во второй раз? Как мы тогда пройдем паспортный контроль? Мы задумались об этом?
Я пью кофе и пожимаю плечами.
— Мы будем ждать, когда она сможет.
— И прятаться в аэропорту? Чудесная идея, Марциан.
— По-моему, чудесная. Хотя еще мы, конечно, можем позвонить ее родителям оттуда.
Я, в отличии от Офеллы, рад. Первую сложность мы преодолели. Мы в Парфии. Наверняка, мы уже пролетаем над ней. Я пью кофе и смотрю в иллюминатор. Наверное, думаю я, мы еще не слишком близко. Огоньки разрозненные и далекие. Когда ночью летишь над Империей, она превращается в море огней. Дороги кажутся драгоценными ожерельями, а города россыпью бриллиантов.
В Парфии словно кто-то зажег несколько свечей, не разгоняющих темноты. Но я уверен, что столица окажется потрясающе красивой.
— Я понимаю, что ты волнуешься, Ниса, — говорит Офелла. — Но я не сомневаюсь, что все будет в порядке.
— Ты только что говорила совсем другое.
— Помолчи, Юстиниан.
— Все в порядке, — отвечает Ниса. — Я просто стараюсь думать о грустном.
У нее явно получается. Я целую ее в макушку, когда стюардесса по имени Присцилла забирает у нас чашки. Юстиниан снова подмигивает ей с самым обаятельным видом, затем провожает ее азартным взглядом.
— Надеюсь обратно мы полетим тем же рейсом, — говорит он. — Я не такой человек, который даст поцелуй на первом свидании. Придется ждать второго.
Объявляют посадку, но огней не становится больше. Самолет парит, вскидывая то одно, то другое крыло, а я чувствую как приятно скачет что-то в животе и в груди. Мягкий звон, предшествующий смене ведущего крыла, кажется мне музыкой. Я понимаю, как рад путешествию.