— И я непременно все объясню тебе, Ниса, — говорит Санктина. Она разворачивается, и не дожидаясь нас направляется в зал. Турникеты паспортного контроля оказываются открытыми для нее и для нас. Я начинаю привыкать к тому, что перед нами не существует границ, настолько мы важные гости.
Люди провожают нас взглядами, но Санктина словно не обращает на это внимания. Она достает из кармана портсигар, золотой, инкрустированный сапфирами, с щелчком открывает его и достает толстую сигарету, не согласующуюся с ее образом. Она закуривает, когда мы проходим мимо зачеркнутой красным крестиком сигареты. Санктина явно получает удовольствие от того, что ей позволено все или почти все.
Она протягивает портсигар Офелле, но та отказывается, явно раздраженная тем, что Санктина знает о ее привычках. Санктина затягивается глубоко, так что вдох ее пожирает сигарету на треть. Она явно не ощущает вкуса, но, может быть, ей нравится тепло в горле, хотя и это сомнительно. Ощущение от этой ничего не значащей привычки неприятные. Полые, пустые шкурки из-под человеческого. Я думаю, что мама пришла бы в ужас, если бы увидела ее.
Пугающая и прекрасная женщина, в которую Санктина превратилась, все еще мертва. Чуда не случилось, мама и вправду потеряла Санктину. От этого мне становится грустно, но я вспоминаю, что еще хуже Нисе. Когда я беру Нису за руку, ладонь ее остается безвольной. Она идет, понурив голову, а воздух смывает в ее сторону сигаретный дым.
— Ты знала? — спрашивает Ниса хрипло. Санктина говорит:
— Мы поговорим позже. Хорошо?
Она задает вопрос легким, незаинтересованным тоном, словно ответ Нисы заранее известен, и они обе играют в пьесе, которую разучили давным-давно. А моя мама любила и любит Санктину, сердце ее переполнено скорбью оттого, что маме хочется, чтобы сестра ее, как прежде, жила. Она была со мной, говорила мама, а теперь заточена в холодный камень.
Аэропорт просторный и белый, но в отличии от того, который мы покинули, здесь очень мало цвета. Смешные вывески, от которых болит голова, яркие журналы, цветная одежда встречаются настолько редко, что смотрятся совершенно иначе, чем дома.
Зал кажется еще больше оттого, что не заполнен так нравящимися путешественникам магазинами и термополиумами. От этого же он кажется и более одиноким.
Люди здесь рассеянны, они не стоят у стоек, не сидят за столиками, большинство термополиумов (а их тут мало) пустуют. За окном светлеет небо, оно становится из фиолетового розоватым, и скоро встанет солнце, питающееся смертью. Я рад, что не увижу, как люди вокруг превращаются в спешащих по своим делам мертвецов.