— В кино смотрел.
— Помнишь Квазимоду?
— Конечно. Это такой безобразный сторож собора.
— А душа?
— Да, душа красивая и добрая.
— Так вот, у меня есть свой Квазимода.
— Да-а? А как это?
— Очень просто. Человек светится изнутри. Красивый, добрый свет человеческой души.
— Я понимаю тебя, Вика. — Ашот долго молчал, думал о чем-то своем. — А ты бы не могла влюбиться в меня?
— Я уже влюблена, Ашот. В другого…
— В Арсения?
— Нет. В него бы я могла влюбиться, если бы не была влюблена раньше в другого.
— Но кто же этот счастливец?
— А ты не знаешь ело, Ашот. Да и зачем тебе знать это?
— Затем, чтобы знать, кому завидовать, — с улыбкой в голосе отвечал Мурутян.
— Не могу, Ашот, открыть тебе эту тайну. Я не уверена в том, что пользуюсь взаимностью.
— Скажи мне, ради бога! Я заставлю его полюбить тебя. Я расскажу ему, какая ты необыкновенная девушка!
— Спасибо, дорогой Ашот. Сама постараюсь доказать ему это.
Но вот и заросли кедрового стланика. Вика осталась здесь, а Мурутян, взяв ружье наперевес, зашагал дальше по увалу. Он истово, как собака-ищейка, вглядывался в каждый едва заметный след куропатки, зайца или лисицы, как бы принюхивался к ним. Возле одной куртинки кедрача поднял табунок куропаток, прямо из-под ног, выстрелил дуплетом в самый центр табунка и увидел, как три птицы плюхнулись в снег. Собрав добычу на пояс, долго стоял, стараясь разглядеть направление, в котором скрылись куропатки. Увидел темную кущу кедровника вдали и двинулся туда.
Ему пришлось карабкаться по крутому уклону вверх, там угадывался гребень увала. Так и есть: едва он достиг за, рослей, как увидел извилистую горбину. Вчера они с Житневым уже были на ней, но несколько ниже по склону, откуда обзор окрестностей был меньше. Сейчас он находился на более высокой отметке. Забыв о куропатках, Ашот устремился на горбину, хотелось поскорее увидеть, что за ней? Тяжело дыша, на пределе сил наконец выбрался наверх. Облегченно вздохнул: перед ним лежал необъятный простор. Дали равнин и долин, распадков и ложбинок, гигантские конусы вулканов в поднебесье там и тут — все это ошеломляло воображение. Мурутяну казалось, что он видит весь мир, а на востоке, в туманной голубизне, далеко-далеко угадывается Тихий океан.
Несколько минут стоял он в оцепенении, оглядывая простор. Прямо впереди, как бы наслаиваясь один на другой, спускались с ослепительно белого Валагинского хребта, заслонившего запад, извилистые отножины увалов, похожие на руки спрута. Они начинались где-то у самой вершины хребта, как бы отходили от туловища и, извиваясь, становясь все тоньше, подходили к белой ленте реки и тут обрывались, одни — полого, другие — невысокими утесами.