Взрывник всматривался в веснушчатое лицо голубоглазого паренька, но память Калина молчала. Кто он? Вот, черт!
Тот, долго не раздумывая и не дожидаясь приглашения, перемахнул через двухметровую изгородь и, отряхнув широкие штаны, подвязанные куском веревки, уверенно направился к крыльцу.
– У-у-у-у, ну ты и страшный стал, как в тех сказах про черные времена, – приветственно хлопнув Взрывника по плечу, мальчишка плюхнул свой зад рядом, на ту же ступеньку, и, опершись сомкнутыми в замок руками на свои колени, уставился взглядом себе под ноги. Вздохнул. – Я… я думал, все…
Уголки губ медленно расползлись в улыбке, и тут же повеселев, белобрысый добавил:
– Но ты живуч, как глот.
– Г-л-о-т? – медленно проговаривая каждую букву, переспросил Взрывник.
– Ну, да, эти бесовские выкормыши пустошей. Ты чего, Калин?
Взрывник виновато пожал плечами и приложил руку к своей голове:
– Не помню. Я теперь много чего не помню.
– Как это? Ага, еще скажи, что и меня не помнишь, – не поверив, усмехнулся паренек.
Взрывник еще раз внимательно всмотрелся в черты лица и, не дождавшись никаких былых воспоминаний, отрицательно покачал головой.
– Во-о-о, трепло! Ага, бреши да не забрехивай!
– Ничего он не брешет, – раздался из недр дома голос одной из сестер. – Он себя-то не помнит, не то, что тебя, – Анята вышла на порог и строго посмотрела на мальчишек.
– Как это?
– А вот так. Боги отняли память в обмен на жизнь, – объяснила девочка с серьезным видом.
– Ого… Так ты чего, с Богами виделся, что ли? И как они? Вправду такие, как нарисованы в Храме?
– Не знаю, я не помню.
– Митек, топал бы ты со двора, пока мамка не пришла, а? Ему покой нужен, а ты с вопросами своими лезешь, болезный он еще, слабый, не донимай.
– А то ты лекарка будто. Ишь, важная какая. Ладно, и вправду пойду. Меня, ва-аще-то, батька за смолой к Буру заслал, а я тута рассиживаюсь. Ну, ты это, выздоравливай давай, – и тихонько шепнул: – Я тебе Богов покажу потом, на Священном камне Предков, глядишь, и вспомнишь чего, – и хитро так подмигнул.
– Иди, иди, подговорщик, – деловито проворчала сестрица, напустив на себя взрослости. – Вот вечно он тебя во всякую всячину втягивает. Не любит его мать, говорит, что он бедовый и дурной, а ты вечно с ним таскаешься, как малек с Мурайкой нашей, и всегда по шеям потом получаешь.
Взрывник непонимающе посмотрел на девочку, та наигранно тяжко вздохнула со словами:
– Ну, что ж с тобой, болезным-то, поделать.
Анята уселась рядом на ступеньку.
– Мурайка, – начала она просвещать братца, – это домашняя животина, плаксунья, она же нава, потому как голову затуманить может, и глаза у нее печальные, но ты не обольщайся, морду ее не тронь, иначе руку отъест, и моргнуть не успеешь. Не любят они, когда им морду трогаешь. А вон, гляди, тетка Арна свою плаксунью гонит, значит, скоро и мамка придет с нашей дурой.