Эсхатологический гнев Ивана Грозного обратился не просто на боярскую аристократию, а в первую очередь на представителей литовско-украинского происхождения. Ведь те не прекращали плести интриги, поддерживая связи с командующим польскими войсками А. Полубенским. Были также перехвачены письма самого короля к видным боярам — выходцам из Литвы и с Украины — с предложением схватить царя в ходе поездки по прифронтовой полосе и доставить в Польшу. Это сильно потрясло Ивана Грозного, чью реакцию на подобное и без эсхатологической окраски понять несложно. Тем не менее литература нас уверяет, что основной опричный удар пришёлся по владимиро-суздальским родовым гнёздам. Однако, на наш взгляд, говорить о целенаправленном сокрушении указанного сегмента знати неправомерно. Зато вот в отношении литовско-украинского боярства, особенно на фоне его поведения на войне, такая оценка более справедлива и логична.
Романовский официоз предпочитал не углубляться в подобные детали, ограничиваясь общими рассуждениями о насилии против «своих», включая полонизированные кадры. Действительно, они тоже владели землями и вотчинами, раскинутыми по всей территории страны. При поверхностном взгляде кажется, что речь идёт об уже ассимилированных людях, попавших под репрессивный каток. Вместе с тем более внимательный просмотр данных о жертвах обнаруживает избирательность репрессий. Возьмём репрезентативную выборку синодиков опальных, опубликованную советским историком с дореволюционным стажем С. Б. Веселовским. Из неё следует, что около 30–40 процентов репрессированных — выходцы из Новгорода и Пскова. Из оставшихся почти половина, то есть ещё треть, — литовско-украинские выходцы и их слуги.
К примеру, Горенский (ветвь Оболенских), пойманный при бегстве в Литву и казнённый вместе с 50 приближёнными. Далее — Друцкой, Заряжский, Желнинский, Дубровский, Дашков из смоленской шляхты и т. д. Примерно такая же картина складывается по прочтении известной «Истории о великом князе Московском» А. Курбского. Автор перечисляет убиенных, которые по родословной зачастую оказывались из тех же краёв. Как некая польского происхождения Мария с пятью сыновьями, благородный Пётр Оболенский, Пётр Щентяев из князей литовских, братья Одоевские, Михаил Воротынский из рода Михаила Черниговского, разнообразные потомки Ягайло, каких-то австрийский князей. Немало родственников подобной публики отправлено в ссылку, причём в восточные районы страны, в Поволжье.
Число погубленных в опричнину, чьи имена известны, — около четырёх тысяч человек. Если учесть неполноту этого списка, то количество доводят до десяти тысяч. А это означает, что размах гонений в Московии заметно уступал европейскому. Во Франции одна Варфоломеевская ночь августа 1572 года унесла около двух тысяч жизней, а общее число пострадавших на порядки превышало опричные жертвы. Это не удивительно, ведь в европейские религиозные войны втянули значительную часть населения. У нас же удар изначально нацеливался на вымывание прежде всего полонизированных литовско-украинских кадров, сконцентрированных в элитах; в народных низах того времени их просто не существовало.