– Сделаю, – вздохнул Тельман. – Их занесут в черные списки и объявят в розыск.
– А ты все-таки похож на Окуджаву! – задорно улыбнулся Корбут. – Как две капли воды!
– Тоже скажете…
– Скажу, Тельманчик. Скажу. А ты слушай. Заруби на носу и вбей себе в мозг: мы соучастники. Одно неосторожное, лишнее слово и ты – покойник. Обжора ждет. Помни об этом.
Тельман обреченно кивнул.
– Хочу принять душ, – объявил Корбут, спрыгивая с дрезины. – Тебе тоже советую. Воняешь.
Но принять душ Михаил Андреевич не успел. Его заинтересовало необычное оживление на станционной платформе. Свободные от работы жители «Лубянки-Дзержинской» наблюдали за тем, как по центру платформы маршируют рослые красавцы, явно специально отобранные бойцы в форме красноармейцев времен октябрьской революции с берданками.
– И-р-р-раз! И-и-и-два! Четче шаг! И-и-и-раз! И-и-и-два!
Опереточным отрядом командовал невысокий пухлый офицер в темно-синих галифе и кителе цвета хаки с ромбиками в петлицах. Фуражку с краповым околышем и синей тульей он зачем-то держал в руке. Возможно, потому, что она падала от чересчур энергичных кивков головой.
Корбут узнал командира. Никита. Фанатично преданный делу коммунизма служака. Тупой как валенок, но всегда готовый выполнить любой приказ.
– Пи-есню запева-а-ай!
– Смело товарищи в ногу! – заорали красноармейцы так, что окружавшие их зрители вздрогнули. – Духом окрепнем в борьбе! В царство свободы дорогу грудью проложим си-е-ебе!
Корбут рассмеялся. Про себя. Лицо его выражало солидарность с певцами и полную уверенность в том, что он на раз-два проложит своей грудью дорогу в царство свободы.
Вышли мы все с разных станций,
Дети семьи трудовой!
В прошлом пускай оборванцы.
Ныне ж – союз боевой!
Тут Михаил Андреевич нахмурился. Когда-то он пару лет работал лектором общества «Знание» и, несмотря на насмешливое отношение к метрокомпартии, не мог не возмутиться столь вольной переделкой радинского[2] текста.
Москвину не помешает поставить к стенке пару-тройку придворных поэтов. Зажрались. Оборзели в корень. Думают, что полуграмотный генсек проглотит все, что они накорябают…
– Папа?
– Чеслав!
Сын Корбута, высокий, худощавый мужчина с длинными рыжеватыми волосами, узким лицом и немигающими, ледяными глазами, как и родитель, предпочитал не выделяться из толпы, но при внимательном взгляде можно было заметить, что из-под потертого плаща изредка выглядывает форма, пошитая из дорогого, генеральского сукна.
– Давно здесь? – поинтересовался Михаил Андреевич.
– С полчаса наблюдаю за парадом. – Чеслав втянул тонкими ноздрями воздух. – От тебя пахнет дымом и еще какой-то мерзостью. Снова ходил к Обжоре? Бьется в тесной печурке огонь?