Судороги стали слабее, зато чаще. Словно удары. Как будто билось что-то запертое у него в груди… Как будто?!
Он сел, тряхнул головой. Провел ладонью по лбу, освобождая лицо от волос, пропитанных потом. В глазах теперь было ясно, как если бы здесь горело шесть свечей вместо одной. Он оглядел всех троих, задержал взгляд на девице, перетянувшей лоскутком порезанное запястье, но так и не прикрывшей соски. Попытался засмеяться — и подавился воздухом.
Воздух резал легкие, ударял в голову. Едкий чад от жаровни, запахи пота, распущенных волос, чеснока…
Чесночка в каком-то теплом вареве!
— Умираю… — Старшая цыганка так и подалась вперед. — Умираю с голоду. Мерав тэ хав… щавале… щейорра![2]
В шатре воцарилась полная тишина. Должно быть, бабка не объяснила внукам, как именно «перестанет быть» поверженный вампир. Может, она сама этого не знала. А теперь не все ли равно?
— Что у вас в том горшке?
Над горшком поднимался парок. Он вздернул рукава до локтей, сильнее порвав манжеты. Цыгане почтительно наблюдали, как вампир поедает вареную баранину, круто посоленную, с целыми зубцами чеснока. Будто триста лет не ел.
Холопы князя были в смятении. Его светлость вернулись за три часа до рассвета, сразу заперлись в кабинете и через некоторое время уехали, вместо того чтобы отойти на покой, — чего ни разу не случалось и на памяти старейших слуг. Уехал князь на кровном жеребце, другого жеребца и двух кобыл конюхам было велено отогнать в табор. Более ни князя, ни лошадей никто не видел. К великому разочарованию наследника — правнучатого племянника князя Георгие — из замка исчезло все золото. Спасибо, хоть ценные бумаги остались на месте.
Пришельца барон именовал «братом», и то сказать, «дед» звучало бы чудно: светлоглазый «гаже» (нецыган) казался его однолетком. Бывший князь быстро усвоил обычаи табора. Хоть и «гаже», ни в чем не был хуже ромов. Говорили, что он на дух не выносил поножовщины и не любил даже, когда при нем резали кур. Впрочем, когда кто-либо смотрел не как следует на его жену (не сестру барона, другую девку, но тоже красавицу — из королев королеву), бывал страшен, хоть и без ножа в руке. А маленькую дочку барона любил без памяти до самой своей смерти. Учил ее, говорили, изъясняться по-господски.
А много говорили о нем оттого, что он играл на скрипке. Хорошо ли играл? Да что толку рассказывать!..
Так играл, как будто жизнь — пустое и смерть — пустое.