— Беру.
Ко всему-то Марьюшка приготовилась. И к тому, что отец перышка не найдет, и к тому, что вместо подарка принесет плетку, — только не к тому, что улыбнется и подаст ей перышко. Сестрицы-змеищи кинулись, схватили, со всех сторон обсмотрели, пошипели — дура, мол, дурочка, нацепи в волоса свой подарок и красуйся! — да с тем оставили.
Стыдно, страшно, а назад хода нет. Рано или поздно домашние прознают, какое такое перышко, и тогда… Надо разом, как с моста в воду.
Новое платье и материно ожерелье лежали на сундуке, ждали своего часа. Наконец утихли и сестры, и чернавки. Марьюшка потихоньку нарядилась, затеплила лучинку.
Бросить перышко об пол… Бросила. Радуги замелькали ярче и быстрее. Сказать шепотом:
— Любезный Финист — ясный сокол, жених мой жданный, явись ко мне!
И трижды прочесть «Да воскреснет Бог». Все-таки, хоть и не змей огненный, а кто его ведает…
Трижды прочесть молитву Марьюшка не успела. И птицы-сокола не заметила. Загудело, как ветер в трубе, и из воздуха соткался он.
Марьюшка, забыв о страхе и стыдливости, смотрела на него во все глаза.
Не высок и не дороден, в поясе тонок. Одет в серебристый атлас или тафту — при лучине не разглядишь, все гладкое, без узоров и оторочек. Шапки нету, волосы светлы, надо лбом острижены, за ушами длинней. Усы кудрявые, борода не выросла. Лицо чистое, пригожее, брови темнее волос, а глаза — и впрямь соколиные: золотые, круглые и не смигивают.
— Здравствуй, краса ненаглядная! — сказал, посмеиваясь. — Биться будем или мириться?
Помолчал краткий миг, добавил:
— Обниматься или целоваться?
— Поговорить бы вперед, — сказала Марьюшка.
Чародейский молодец усмехаться перестал.
— Да ты… красная девица… — Обвел глазами светелку — сундук, столик у окна, постель на лавке. Снова уставил медовые очи на нее. На узенький венец и застегнутый до последней пуговки летник. — Не жена, не вдова — как же ты… кто тебя научил этакому? Где перышко взяла?
— Батюшка с базара принес.
— Батюшка?!..
— Он не знал, для чего оно надобно.
Молодец произнес несколько слов на неведомом языке, повертел головой, засмеялся.
— А ты-то знаешь, дитятко?
— Где ты дитятко углядел — мне пятнадцать лет, шестнадцатый! Не для худого тебя позвала, а для доброго!
— Для чего же?
Марьюшка собралась с духом, тронула ожерелье и — как с моста в воду:
— Люба я тебе?
— Люба, — признался молодец.
Марьюшка поклонилась до земли:
— Если люба, возьми за себя. Доброй женой буду, век из воли твоей не выйду, только возьми.
— Ку… куда я тебя возьму?
— В тридесятое царство!
— Куда?!
— Где сам живешь, туда и жену возьми! — дерзко сказала Марьюшка. — Не знаю, как твоя земля зовется, а и ты мне люб. Не оставь погибать, увези. Сестры поедом едят, матушка десять лет на погосте, а батюшка мне от них не заступник. Не отдает меня вперед их, а мне жизнь не мила.