Тима с Копченым разговаривали. О чем – ей было не слышно.
Затем у них что-то произошло, они вздрогнули, словно враз схватили друг друга за грудки, – и тут же Копченый побежал назад к дому. А Тима побежал за ним.
– Тима, не надо! – взмолилась Тоська.
Тима, будто подчинившись ее просьбе, остановился, качнулся и тяжело упал, ударился о землю.
– Тима, Тимочка!!! – пронзительно закричала она, бросаясь к нему.
Она трясла его, тормошила, обламывая ногти, пыталась повернуть на спину. Он сам помог ей. Перевернулся рывком, глянул мимо нее, в небо, и ясно выговорил:
– Тося… меня убили.
Она встала с постели через месяц.
Октябрь мел ранней поземкой. Холодно было на дворе. И холодно, пусто было на душе у Тоськи, холодно, пусто в ее остановившихся глазах.
Тиму давно похоронили. Она не знала, как и где. Она вообще ничего не помнила после того момента, когда страшно, тяжело он ударился о землю. Еще помнила холод, твердую, закаменевшую от стужи землю под коленками. Да, ей представлялось, что уже тогда была глубокая осень – мороз и ветер. От этих воспоминаний Тоську временами снова начинал бить озноб, она куталась во что могла и сидела, клацая зубами.
К ней заходили Тимины друзья, рассказывали, как хоронили его всем заводом. Рассказывали, как Копченый был взят той же ночью, вместе со всей малиной. Оказывается, это не месть была. Они накануне учинили какой-то крупный разбой, перепились, и Копченый поспорил, что ударит ножом первого же встречного.
Тоська слушала и не слышала. Ей было все равно.
Так же равнодушно она приняла на себя роль невесты покойного Тимы, с вытекающей отсюда обязанностью хранить о нем память. Дикое событие это все еще обсуждалось на улице, достоинства Тимы, и раньше очевидные, увеличивались во сто крат, несчастную Тоську жалели. Она сравнялась со вдовами-солдатками, даже превзошла их горькой своей славой: потому что была молода и красива и только-только начинала жить.
Еще и мать подливала масла в огонь. Когда при ней заговаривали о Тиме, мать торопилась вставить: «А уж Тося-то его так любила, так любила. Я, бывало, нарадоваться на них не могла».
А Тоська и не знала теперь, не помнила – любила ли она Тиму. Ничего не осталось в сердце – только лед и холод.
Первыми догадались подружки, Верка с Надей: стали часто заходить, пытались развлечь Тоську, звали в кино, в гости. Она отнекивалась. Тогда и мать, напуганная Тоськиным состоянием, спохватилась.
– Да сходи ты куда-нибудь, развейся. Что сидеть-то сиднем. Его уж назад все равно не вернешь.
Тоська послушалась, сходила разок на танцы. Вернулась расстроенная. Все-таки укрепилось мнение, что бывший Тоськин дружок Копченый не поделил ее с Тимой. И если здесь, на улице, Тоську жалели, то на танцах, среди сверстников, она была Той, из-за Которой убили Тиму Дашкевича, – прокаженной.