…Возвращались они поздно, той же печальной дорогой, по которой шла она когда-то с Тимой Дашкевичем. Но печалиться и вспоминать не было времени – не давал Витя.
– Пащенко! – полуоборачиваясь, кричал он. – Сколько мы с тобой земель прошли?
– Ого, товарищ майор! – откликался из-за спины Пащенко, по ночному времени не соблюдавший дистанции. – Считайте, от Волги до самой Шпрее.
– А встречали мы где-нибудь таких девушек, Пащенко?
– Никак нет, товарищ майор, не встречали!
– Ах, Тосенька! – Витя на ходу обнимал ее за плечи. – Будешь ждать меня?
– Витька! – вырвалась она. – Ты контуженый, что ли?
То, что он обнимал ее при Пащенко, как бы окрашивало законностью, семейностью их отношения. И Тоська, так же по-семейному, поддразнивала Витю:
– А Клавочка из Усть-Каменогорска? А медсестра? Тоже ждут?
Оля Вязова показывала Тоське не только Витины фотографии: были в ее альбоме также белобрысая девочка с тонкими косичками, которая, по словам Ольги, ждала брата в далеком городе Усть-Каменогорске, откуда они приехали; и еще одна – стройная медсестра, в аккуратно подогнанной гимнастерочке…
– Уй-ю-юй, Тося! – стонал он, хватаясь за голову. – Ты кому поверила-то! Девчонке! Она же врала все, хвасталась! Пащенко! Скажи – была у меня когда-нибудь медсестра?
– Никак нет, товарищ майор! Никогда не было, – с готовностью свидетельствовал хитрый Пащенко.
И Тоська понимала: была, была медсестра. И девочка в Усть-Каменогорске – тоже. Но сейчас они казались ей такими же далекими и неправдоподобными, каким лишь несколько дней назад казался и сам Витя.
На третий день в кино они не пошли. Просто гуляли допоздна, а потом, отослав спать Пащенко, целовались в узком заросшем густой травой проулочке, между огородами Вязовых и однорукого деда Игнатия. Вернее, Витя целовал притихшую Тоську. Целовал ее глаза, щеки, гладил волосы, шептал нежные слова. Тоська не сопротивлялась. Только низко опускала голову, не очень решительно пряча губы. Но Витя в конце концов нашел и губы.
Чуть бы раньше распрощаться ей с Витей в этот вечер. Но неопытная Тоська перестояла какие-то минуты, и Витино нетерпение сыграло роковую роль. Поцелуи его становились все длиннее, настойчивее, он все крепче прижимал ее к себе – так, что ей уже больно стало, – и вдруг, тяжело задышав, Витя попытался уронить Тоську в траву. Упасть им не дал плетень. Тоська успела крутануться, плетень попал ей под спину, затрещал, качнулся, но выдержал. Тоська молча рвалась из Витиных рук, но объятия его были железными, он, как сумасшедший, целовал ей шею, перегибал Тоську пополам, и она чувствовала, что вот-вот или дряхлый плетень этот не выдержит, или они кувыркнутся через него в картошку.