Кузьминых через год выгнали из школы. Он пырнул кого-то ножом. А у Полинки стали меняться кавалеры. Ее провожали с вечеров и водили в кино рослые парни в тренировочных брюках и волосатых кепках с подрезанными козырьками: спортсмены. От ревности и отчаяния я занялся боксом. Неделями носил кровоподтеки и ссадины, но освоил эту жестокую науку.
Наверное, надо было драться. Разбивать вдрызг морды чемпионам в кепках с недоразвитыми козырьками. А я тянул Полинку по математике. И по физике. До самого аттестата. Репетитор я, дорогие мои, мужественные товарищи! Преданный и незаметный друг легкомысленных девиц!
Я самый счастливый человек на свете! Это случилось вчера. Мы шли из кино, и Полинка вдруг задумчиво сказала:
– Если бы тогда ты написал мне записку, Митя, мы все это время были бы вместе. Ты ведь нравился мне больше других мальчишек.
Я тут же обругал себя как мог и, наверное, сильно побледнел, потому что Полинка даже взяла меня за руку:
– Ну что ты, – сказала она ласково, – что ты?! Ну хочешь, мы поженимся? Вот только перейдем на второй курс – и поженимся?
– Хочу, – пробормотал я.
Вот что такое для меня Полинка…
Но довольно об этом. Пока что картина такова: есть битком набитый прицепной вагон № 13. В этом вагоне на верхних полках едут четверо завоевателей. В карманах у них аттестаты зрелости, в чемоданах – справочники для поступающих в высшие учебные заведения. Впереди – большой город и неясное будущее. И мы разговариваем об этом будущем.
Алексеич: Мне бы только на троечки. У меня льгота матросская. Только бы на троечки, а там я эту науку дорубаю.
Женька: Попробуем. Попытка не пытка. Электролизный цех все равно от меня никуда не уйдет.
Полинка: Больше всего физики боюсь… и сочинения. Ой, мальчики! Я с этой полки обязательно ночью грохнусь!
Я: Нельзя тебе падать – медкомиссию не пройдешь.
II
Толпа на перроне быстро растаяла. Как сквозь землю провалилась. Стало просторно и, наверное, поэтому очень тихо. Все звуки отпрыгнули разом и по одному вернулись издалека. Вздохнул где-то паровоз, заворковал голубь высоко под крышей вокзала, провезли тележку с багажом по соседнему перрону.
Потом, спугивая тишину, прямо над нами щелкнул громкоговоритель:
– Московское время – четыре часа!
Ну вот, а местное, значит, восемь.
Полинка поежилась.
– Дать куртку? – спросил я.
Она мотнула головой: не надо.
– Какое сегодня число? – спросил Алексеич.
– Двадцать четвертое июля тысяча девятьсот пятьдесят третьего года, – ответил Женька.
– Ну, пошли.
И мы тоже провалились сквозь землю. Нырнули с перрона вниз, миновали освещенные переходы, две короткие лестницы и через зал ожидания вышли на площадь.