– Стрельнем, ребята? – предложил Женька.
Со вчерашнего дня у них с Алексеичем на лицах выражение вроде: «А черт его знает». И они что-то тянут, цепляются за каждую мелочь. Медицинский, что ли, их так смутил?
Мы выстрелили по три раза. Алексеич все промазал, расстроился и закурил.
– Слон – толстая шкура! – сказал Женька и сбил слона.
Потом он так же небрежно поразил медведя-кузнеца и пикирующий самолет.
Я долго прицеливался в какого-то селезня. На третий раз почему-то угодил в мельницу, которая, на радость всем, закрутилась, и не сознался, что попал случайно.
Полинка защурила не тот глаз и сказала:
– Говорят, они там всех в анатомку водят. Брр… А сами ходят и в глаза заглядывают. У кого в глазах туман, того к экзаменам не допускают.
– В голове у тебя туман, – сказал я. – Молчи лучше, а то промахнешься.
Полинка замолчала, но все равно промахнулась и виновато посмотрела на Женьку.
– Наплевать, – усмехнулся Женька. – Это у них ружья такие… непристрелянные. Ну-ка, дай. – Он взял ружье, рассеянно взвесил его на руке и сказал: – Ну да, это влево забирает.
Видели его? Ворошиловский стрелок! Зверобой!
А Полинка рассмеялась. Что за дурацкая манера у нее смеяться? Смеется и как-то вопросительно заглядывает в глаза. Будто это не ее рассмешили, а она. Будто проверяет – нет ли там тумана?
Мы прошли драмтеатр, библиотеку, уже сверкнул впереди чешуйчатый купол оперного, как вдруг из боковой улицы навстречу нам вышагал… Даже не скажешь сразу, кто вышагал. Шел высокий, красивый парень, в настоящих матросских клешах, в черном кителе с узенькими погончиками, в мичманке с крабом и – черт возьми! – в белых перчатках.
– Ого! – ошеломленно протянул Женька.
– Тридцать четыре, – сказал Алексеич, посмотрев на идеально заутюженные клеши.
А Полинка совсем уж бессовестно уставилась на парня. Он заметил это и чуть-чуть улыбнулся.
– Братцы, – хлопнул себя по лбу Алексеич. – Совсем забыл! Здесь же где-то рядом водный институт. Может, свернем, для интересу?
И мы свернули. И сразу увидели его: высокое белое здание, окруженное сквером, и разбежавшиеся на три стороны ступени лестницы.
…На каждом повороте длинного коридора были приклеены красивые стрелки с надписью: «Приемная комиссия».
– Тут не заблудишься, – сказал Алексеич, с неуклюжей осторожностью ступая по ковровой дорожке. – Ай-ай-ай! Вот храм так храм, Митя! Без подмесу!
В приемной мы потонули в мягких кожаных креслах и завертели головами, рассматривая макеты белых теплоходов, каких-то диковинных приземистых машин, картины, на которых голубели речные просторы и утюгообразные буксиры тянули баржи. Все это восхищало, ошарашивало, било наповал.