– Ты, видать, кулачка была, что ранешнюю-то жизнь хвалишь?!
– Что ты, что ты, Васильевна! – испуганно отмахивалась соседка. – Какая там кулачка!
– Кулачка, а кто ж ты больше! – наступала мать. – Небось, лавочку свою держала, а другие на тебя чертомелили… Нет, как я девяти лет пошла по людям работать, жилы тянуть, – так я ее не похвалю. Видала я эти жирные-то куски… в чужом рте. А ты, поди, сама их трескала в три горла – вот тебе советская власть в носу и щекочет!
Кончалось тем, что соседка бежала от матери, как от чумы, на ходу крестясь и отплевываясь.
Бюрократов мать готова была придушить собственными руками, а факт их существования считала чьим-то большим недосмотром. То есть определенно чьим.
Не раз я слышал, как она ругалась:
– Когда же только им, паразитам, хвосты поприщемляют?!
Однако указ о прищемлении хвостов бюрократам задерживался, и мать вынуждена была действовать в одиночку – своими, партизанскими методами.
Однажды она пришла на конный двор и, как солдатка, попросила у заведующего лошадей – привезти сена корове.
– Вас тут до такого хрена ходит – и всем дай! – раздраженно ответил заведующий.
Мать схватила со стола чернильный прибор и шарахнула им в заведующего. Но промахнулась. Тогда она сгребла табуретку и гоняла заведующего по конторе до тех пор, пока ее не утихомирили подоспевшие на шум коновозчики.
Мать ничего и никого не боялась: ни бога, ни черта, ни лихого человека, ни начальства, ни тюрьмы, ни сумы. К своим тридцати пяти годам она прошла через все испытания: были в ее жизни тифозные бараки и солдатские теплушки, тонула она и горела, отбивалась от волков, раскулачивала и ее раскулачивали дураки-перегибщики. И побираться мать ходила с грудными детьми, и басмачи ее конями топтали, и бандиты – знаменитая «Черная кошка» – приставляли нож к горлу.
Так что страх в ее душе выгорел весь, до донышка.
Но в мои мальчишеские конфликты мать не вмешивалась. Наоборот, я и вякнуть при ней не смел, что обижен кем-то.
Изредка мне на помощь приходила старшая сестра Тонька. Правда, меня это вовсе не радовало. Тонька действовала по-девчоночьи, не соблюдая правил. Захватив нас за выяснением отношений, она яростно кидалась в атаку, не различая, где враги мои, где болельщики, а где судьи. Случалось, вместе со всеми удирал от нее и я – из солидарности.
Ребята старались близко Тоньку не подпускать. Они швыряли в нее комками и дразнились, приплясывая:
Антонида – бела гнида,
Сера вошь – куда ползешь?
Тонька не кланялась «пулям». Она только проворачивалась на пятках – тонкая, как веретено, – и комки свистели рядом, не задевая ее. Не дай бог было оказаться в цепких Тонькиных руках. Она не столько била, сколько конфузила: хватала за волосы и возила мордой по земле.