Они вошли в неприметную дверь одной из башен и оказались в темной галерее. По стенам на кованых штырях с кольцами были закреплены факела. Шаги звучали гулко, эхом разносились под древними сводами замка. Шорох юбок Элизы казался неуместным, чужим, как будто она тайком пробралась в чей-то дом. Здесь должна раздаваться тяжелая поступь латников, звенеть шпоры и мечи, грохотать пушки из бойниц...
- Сюда, сударыня, - указал рукой фон Раух на узкую винтовую лестницу.
Элизе приходилось одновременно держаться рукой за стену и подбирать подол, чтобы не споткнуться на крутых ступенях. Будь на ней кринолин – она бы просто не смогла подняться. Не поместились бы широкие юбки в тесный проход.
Они шагали долго, на самый верх башни. Прошли мимо нескольких узких коридоров, опоясывающих замок. В них стояла охрана.
Элиза очень устала от бесконечного подъема. Хотелось спросить – как сюда забирались рыцари в тяжелых доспехах? Не спросила. Надо им было – значит, забирались. Бегом взбегали.
Вот и последняя дверь.
Отец ждал ее в круглом помещении под балками остроконечной крыши башни. В стене были прорезаны узкие бойницы, перед ними стояли подставки для пушек небольшого калибра. Кажется, эта деревянная штука называется «лафет». Или как-то иначе? Элиза не слишком хорошо разбиралась в артиллерии.
Его содержали явно в другом месте, здесь был только стол и несколько табуреток — видимо, местная «комната для свиданий».
Элиза сделала пару шагов и остановилась. Горло перехватило, не было сил шевельнуться. Она так много мечтала о том, чтобы это оказалось правдой!
Он жив. На самом деле. Господь услышал ее отчаянные молитвы.
Павел Лунин стоял перед дочерью. Чуть осунувшийся, в простой холщовой одежде, с давно не стриженой бородой, растерявший весь придворный лоск, неловко пытаясь спрятать под теплой кофтой обрубок правой руки.
В памяти Элизы всплыла картина в багровых тонах – камин, кровь хлещет веером, она рвется помочь отцу и кричит что-то…
Видение схлынуло. Теперь она смотрела в лицо отца, пытаясь встретиться взглядом с его глазами, впавшими, как от долгого поста… или слез? Господи, какая разница? Главное, что он жив, остальное неважно. После разберемся.
Вот только смотрел Павел Лунин не на дочь, а за ее плечо. Смотрел с холодной, страшной ненавистью.
- Я подожду снаружи, - негромко сказал фон Раух, вошедший за Элизой. – Когда захотите уйти, Елизавета Павловна, постучите.
- Спасибо, - кивнула она.
Только когда за кавалергардом закрылась дверь, Павел Лунин наконец-то перевел глаза на нее. Смерил глазами траурное платье и вдовий убор. Грустно усмехнулся: