- Так долго хранить тайну вам не придется. Еще максимум год, Император милостив. Я скажу, когда это перестанет быть секретом. – Он ненадолго замолчал, и Элиза замерла, ожидая приговора. «Год, - билась в ее голове горькая мысль. – Опять год!»
- Хорошо, - кивнул фон Раух, - завтра поедем. Что передать – я не знаю, сами спросите. Или соберите, что считаете нужным, но имейте в виду — все проверят, напильники и веревочные лестницы не пройдут. И оденьтесь потеплее, к вечеру холодает. Дорога долгая, вернемся затемно.
- Спасибо, - выдохнула Элиза. – Приказать подать вам чай? Простите, я плохая хозяйка, не предложила сразу…
- Вынужден отказаться, - покачал он головой. – Дела ждут. Ах, да, чуть не забыл. Петр Васильевич упоминал, что заказал на дом копии каких-то рабочих бумаг. Вы не получали письмо из архива?
Элиза отвела глаза и тоскливо вздохнула, надеясь, что фон Раух не разгадает ее нехитрую ложь.
- Не знаю, - пожала она плечами, - всю кипу писем с соболезнованиями я бросила в камин, не читая. Там была большая стопка лицемерия… Может быть, его рабочие бумаги сгорели там же. Я посмотрю в его кабинете, если что-то найду, передам вам.
Когда кавалергард уехал, Элиза снова села к камину. Она сгребла кочергой в пламя уцелевшие в углах топки обрывки конвертов и смотрела, как догорают никому не нужные траурные письма. Возможно, где-то там и крылась искренняя капля сочувствия, но большинство было написано просто потому, что так надо. Так требует этикет.
Теперь правила высшего света не имеют к ней, Елизавете Луниной-Румянцевой, никакого отношения. Ей нужно жить дальше.
Элиза встала, вызвала дворецкого и велела заложить карету, ехать на подворье охранителей. Сегодня день памяти – тем лучше.
Помянем.
***
Дмитриевская суббота, день поминовения усопших, в этом году выпала на четвертое ноября.
С утра подморозило, и кладбище празднично сверкало от инея.
Отец Георгий шел медленно. Смотрел на блеск тающей изморози - если глянуть мельком, сквозь ресницы, можно увидеть переливы радуги, - ломал сапогами тонкий лед на лужах, щурился на яркое утреннее солнце.
Многие могилы были уже прибраны, на надгробиях лежали свежие цветы. На других родственники почивших сметали жухлые листья, убирали увядшую траву и протирали кресты и памятники.
С епископом здоровались. Отец Георгий вежливо отвечал, не слишком задумываясь, кто эти люди.
Он нес тяжелую холщовую сумку со свечами. Он сам не знал, сколько их там. Как не знал и скольких нужно помянуть.
Просто помнил – многих. Очень многих.
В храме отец Георгий бросил несколько золотых монет в ящик для пожертвований, подошел к кануну (прямоугольному поминальному столику перед иконой) и начал ставить заупокойные свечи.