…К селу старый Жилюк подъехал в полдень. Чтобы хоть немножко сократить дорогу и не попасться на глаза сельским насмешникам, он решил проехать за гумнами. Когда-то там была дорога, и все, чтобы не тащиться через село, ездили по ней. А летом с поля или сенокоса, если, конечно, кто его имел, — тем более. Правда, в прошлом году, после того как кто-то задел скирды графского жита, управитель как будто закрыл дорогу. Но это было осенью.
Старый, как Андронова беда, воз едва покачивался на выбоинах. Худая конская спина курилась потом. Да и сам Андрон задыхался, идя рядом.
— Ну, ну, гнедая! — уже ласковее (хоть и незавидная, но все же лошадь) приговаривал он, а кое-когда и подсоблял скотине.
У поворота, словно кого поджидая, стоял постерунковый[1].
«Тебя, брехуна, только и не хватало, век бы не видеть твоей паршивой рожи!» — мысленно бранился Андрон. Но, проходя, поклонился, коснулся растрепанных волос.
— Плохо здороваешься, хлоп. Или, может, разучился? — послышалось сзади. — А ну, стой!
— Да видите, пан Постович, не до здорованья мне, — остановился Андрон.
Постерунковый обошел воз.
— А почему ездишь, где не дозволено?
— Откуда же мне знать, что там не дозволено? В прошлом году говорили…
— Панский указ один, что в прошлом году, что ныне! — рассвирепел Постович. — Три дня дорожных работ получишь, скотина!
— Побойтесь бога, пан Постович, ведь весна. Да и пока колесо еще справлю…
— Чтоб хорошенько запомнил, пся крев. — Короткая упругая лозина играла в руках стражника. — Да гляди, не вздумай хитрить — я старосте передам.
Постерунковый ушел, а Жилюк, подобрав вожжи, занукал дальше.
— Чтоб тебя три дня носило по болотам да пропастям, — ругался он, подъезжая к дому, — дух из тебя вон, собачий ты сын!
— Эй, Андрон! Кому это ты такие посулы шлешь? — спросил красный, словно жнец в полдень, Устим Гураль. Он стоял, опершись на плетень, и попыхивал трубкой.
— Да где же это видано, чтобы так издевались над человеком? — Радуясь случаю отвести душу (дома и слушать не будут, там свои заботы), Андрон взял поближе к тыну и забросил вожжи на колышек. — Обломался, видишь, в дороге. А он прицепился — куда едешь да зачем? Три дня дорожных работ накинул. Это как, по-твоему?
— Сервитут[2], — хитро прищурился Гураль. — Иль позабыл?
— Нельзя уже ни пройти, ни проехать… — продолжал Андрон. — Ну, погоди. Они думают, если Степана нет, так все сойдет.
— Уж ты и про Степана вспомнил?
— А как же, не отец я ему, что ли?
— Отчего ж, отец. Только…
— Нет, ты скажи, — перебил Андрон, — долго будут нас давить эти сервитуты?
— Пока не задавят.