Косили главным образом свое, по берегам, но украдкой выбирали по охапочке, по две между кустами, на болотах. Там было графское. А травы выросли сочные, буйные, густые — хоть ложись на них сверху. Шумели под ветром, пахли душисто, нежно.
— Счастье проклятому! — глаза селян светились завистью. — Хорошую прибыль получит!
— Ну, это еще посмотрим…
— Почему же? Сдаст сено войску, как в прошлые годы…
— Сказал слепой — увидим. На корню не сдаст. Если мы с тобой не скосим, то черта лысого он сдаст, а не сено.
— Это конечно. Только не выйдет так. Если мы не будем, так, к примеру, высоцкие возьмут и выкосят.
— Не пустим никого — и крышка.
Днем и ночью около фольварка стояли заслоны. Работников, с косами и полупустыми торбами за плечами бродивших от села к селу, встречали как будто случайные люди, заводили с ними разговор — откуда, мол, да как там у вас? — и помаленьку отваживали от села. Случалось, применяли и силу. Однажды, когда в заслоне был Проц, к селу подошли три косаря. Федор — он будто бы шел своей дорогой — попросил у них прикурить. Услыхав запах настоящего табака (накануне Проц побывал в городе и добыл у знакомого несколько пачек махорки), селянин, который высекал огонь, попросил закурить.
— Идем не евши, не куривши.
— Что ж? Закуривайте, — Проц раскрыл кисет.
Из трех спутников двое были курящими, они оторвали по кусочку бумаги, послюнили пересохшими губами, свернули самокрутки.
— Как тут у вас? — расспрашивали. — Еще не откосились?
— Будто бы нет, — равнодушно сказал Проц.
— Поздновато. Как бы дожди не зачастили.
— Нам спешить некуда. Наше не сгниет.
— А пан как же?
— Граф у нас. Пока терпит… Должен терпеть.
— А что же вы? — допытывался скуластый, с острым кадыком мужчина. Он глубоко затягивался дымом, глотал его жадно, словно еду. — Думаете, будет по-вашему, как вы захотите?
— А то как же! — взглянул на него Проц. — Не даст по четыре злотых — пускай сам косит.
— Сам не будет, — рассудительно заметил скуластый, — а вот нанять кого-нибудь сможет.
— Хоть бы вот нас, — прибавил другой.
Федор посмотрел на косаря: обросший, в пыли, одежда — латка на латке. «Эх, человече! — душа Проца наполнилась сочувствием. — Разве я тебе враг? Было бы у меня, своего уделил бы — на, ешь, деточек своих потчуй… Но ты прими во внимание: должны ли мы отдавать даром свое кровное? Наша ведь сила. Вот и гнем по-своему». А вслух твердо сказал:
— Штрейкбрехеров не пустим.
Помолчали. Докурили цигарки, вытряхнули недокурки в карманы.
— Так что же нам делать? — спросил скуластый. — Может, слышь, не напрасно ты нас угощал табачком? Не случайно тут встретил?