— Андрей! Слышишь? — крикнул он нетерпеливо сыну, который куда-то отошел. — Не сходил бы ты на почту? А то пока мы здесь управимся, как бы не завечерело…
— Но надо же пять злотых, отец.
Андрон отложил молоток, покопался в бездонных своих карманах и вытащил злотые.
— На вот. Да смотри там, чтоб не того… не горячись… Скажешь — отец послал, сам гроб делает у Гривнячихи.
— Хорошо, хорошо. — Андрей спрятал деньги, отряхнулся от стружек и пошел.
Уже от ворот Жилюк вернул сына.
— Ты того… деньги сперва не отдавай, пусть сначала посылку тебе отдадут, — учил он.
…Все было как надо. Часа через три, когда Андрон, сколотив гроб и выстелив его мягоньким сенцом, перекуривал на крылечке, вернулся Андрей.
«Эге, посылка таки хорошая, — подумал Жилюк, заметив, что Андрей несет ее с трудом. — Павло кое-чего не пришлет».
— Ну что? — для уверенности спросил у сына.
— Ничего. Я им уведомление, они — распишитесь тут и тут, выдали посылку, я заплатил да и пошел.
— И не спрашивали ничего?
— Нет… Вот только посылка, кажется, не от Павла, — прибавил Андрей.
— Как? А от кого же? — бросился Андрон к ящику.
— Да ведь Павло не в Копани служит…
— А разве… — у Жилюка внутри все похолодело. — Дай-ка топор.
Андрон оторвал фанеру, отложил в сторону.
Холера ясная!
Поверх всего в посылке лежал акт — тот самый акт, который составил ярмарочный в Копани. А дальше… Жилюк быстро выбрасывал из ящика какие-то бумаги, инструкции, сборники законов Речи Посполитой… Вот так попался! Чтоб вас громом побило, басурманов проклятых, чтоб под вами земля провалилась! Пять злотых!.. Ой, горюшко!..
Андрон было замер над посылкой, а потом схватил топор — и ну рубить: ящик, бумаги, законы…
— Чтоб вам! — шипел он от злости. — Кровью заплатите! — грозил неизвестно кому и сек, крошил что попадалось под руку.
— Отец, — отважился подойти Андрей, — люди вон…
— А? Люди?! — лютовал старик. — А если люди, так что? Пускай видят… Пускай знают… В правду… в законы, в Мосцицкого… Смиглого… мать! Я им покажу!
Подул ветер, покатил по двору белую порошу…
Когда все было изрублено, Андрон бросил топор, сел на бревно, на котором только что острым топором вытанцовывала его злость, и заплакал. Никто к нему не подходил, никто не утешал: несколько женщин, пришедших на похороны, снаряжали среднюю Гривнякову в последний путь. Андрей, захватив инструмент, сгорбившись, пошел домой…
Андрон один оплакивал свою беду.
Слабым перезвоном отточенной стали заходила в Великую Глушу косовица. Росными утрами она отзывалась то из-за Припяти, то где-то в лесу, а когда солнце поднималось выше, подсушивало траву, косы умолкали до самого вечера.