Но эта эпоха, ставшая одной из самых драматичных в российской истории, нуждается в тщательном всестороннем изучении. Это задача и долг историков, в том числе историков культуры. В ней еще слишком много неисследованных областей, черных дыр и белых пятен.
Просто отмахнуться от исследования культуры сталинского времени невозможно, хотя порой и слышатся эмоциональные призывы такого рода. Но, приступая к этой нелегкой работе, следует помнить слова Бенедикта Спинозы о том, что цель истории – “не плакать и не смеяться, а понимать”.
А чтобы понимать, нужно сделать попытку разобраться в структуре и эволюции культурных вкусов самого Сталина. Их можно условно разделить на следующие составляющие: то, что нравилось Сталину как частному лицу (церковная музыка, белогвардейские и эмигрантские песни); то, что он высоко оценивал и как человек, и как политик (народные песни, русская “реалистическая” культура XIX века: литература, музыка и живопись); то, что не вызывало восторга, но представлялось Сталину пригодным для пропагандистских целей (многие “актуальные” произведения советской культуры), и, наконец, то, что раздражало и даже бесило Сталина и как приватного потребителя культуры, и как политика (усложненность содержания и формы – так называемый формализм, эротика, открытый антисоветизм).
Как вычислить в этой системе эстетических и политических координат вектор отношения вождя к “Турбиным”?
Пьеса Булгакова ему, безусловно, нравилась, даже очень. Она напоминала ему пьесы Чехова, его любимого драматурга, и вдобавок шла в “чеховском” Художественном театре. В восприятии Сталина и МХАТ, и “Турбины” находились, таким образом, в русле столь высоко ценимого им русского реалистического искусства.
Сталин, безусловно, понимал, что Булгаков симпатизирует не победителям-красным, а побежденным белым. Но он был явно увлечен “Турбиными” как опытом семейной драмы в чеховском роде на злободневном материале.
Психологически это очень интересная ситуация, и она многое проясняет в характере диктатора. Победитель в комфортабельной ложе своего придворного театра пристально вглядывался в прежде недоступный ему мир разгромленных, но все еще опасных врагов, раскрываемый силами лучших актеров страны. Так удачливый охотник мог бы развлечь себя походами в Зоологический музей с целью полюбоваться на высокохудожественные чучела некогда грозных зверей: зрелище безопасное, занимательное и щекочущее самолюбие.
Ничего этого объяснять “неистовым ревнителям” Сталин, конечно же, не собирался. Для них он припасал более примитивные аргументы: “…пьесы нам сейчас нужнее всего. Пьеса доходчивей. Наш рабочий занят. Он восемь часов на заводе. Дома у него семья, дети. Где ему сесть за толстый роман. <…> Пьесы сейчас – тот вид искусства, который нам нужнее всего. Пьесу рабочий легко просмотрит”