И наконец, Булгаков ставит себе в особую заслугу “упорное изображение русской интеллигенции как лучшего слоя в нашей стране”. Не рабочего класса, не крестьянства, не членов Коммунистической партии, а той самой интеллигенции, которую так презирал Ленин!
В конце этого неслыханно дерзкого письма Булгаков язвительно просит “великодушно отпустить на свободу” писателя, которого “обрекли на пожизненное молчание в СССР”. А если власть посчитает это невозможным, то пусть его, Булгакова, назначат режиссером в театр, в тот же МХАТ: “Если меня не назначат режиссером, я прошусь на штатную должность статиста. Если и статистом нельзя – я прошусь на должность рабочего сцены”.
Потому что иначе, заключает Булгаков, ему остается только “нищета, улица и гибель”. И оставляет непроизнесенным, недоговоренным еще одно слово – “самоубийство”.
Письмо это – сильнейший литературный текст. Сразу видно, что его автор – замечательный писатель. Но когда читаешь этот потрясающий документ внимательнее, замечаешь, как он отшлифован. Он объемен, но не производит впечатления многословного. Тон свободный, но не болтливый.
Булгаков, как мы знаем, обладал выдающимся актерским дарованием, которое высоко ценил сам Станиславский. Писатель мастерски декламировал и пьесы свои, и прозу. Его романы и сегодня читаются как захватывающие авторские монологи. (В этом особенно видна гоголевская выучка Булгакова.)
И письмо свое Сталину Булгаков выстроил как страстный, почти сценический монолог. Вождь сидит в ложе, а автор обращается к нему со сцены, стремясь донести каждое слово.
Насколько мы можем судить, это тщательно отделывавшееся, много раз переписывавшееся послание произвело на диктатора желаемое впечатление. Но откликнулся он на него, как известно, не сразу. (Хотя из опубликованных в постперестроечное время документов явствует, что разрешение допустить Булгакова на службу во МХАТе было спущено Сталиным довольно быстро[67].)
* * *
К решению позвонить Булгакову вождя подтолкнуло трагическое событие: 14 апреля 1930 года застрелился Владимир Маяковский. Неожиданная гибель знаменитого поэта, революционного “агитатора, горлана-главаря” потрясла Москву. На похороны Маяковского 17 апреля стеклась многотысячная толпа, которую была бессильна сдержать даже конная милиция. Похороны превратились в массовую, никем не заказанную и не организованную манифестацию скорби.
Ленин не любил стихов Маяковского. Сталину они, напротив, импонировали. Лиля Брик, знаменитая подруга и адресат лучшей любовной лирики Маяковского, рассказывала мне об одном весьма показательном эпизоде. За несколько месяцев до самоубийства Маяковского он декламировал на вечере памяти Ленина, устроенном в Большом театре, отрывок из своей поэмы “Ленин”. Сталин там был и, по словам Лили, “страшно аплодировал”; а в тот день, когда вождь узнал о самоубийстве поэта, он, согласно Лиле, читал стихи Маяковского своим детям.