В начале 1920-х годов театральные критики “слева” объявляли МХАТ отжившим и контрреволюционным и требовали его закрыть. К счастью, МХАТ пользовался уважением у большевистских вождей – сначала Ленина, потом Сталина, – и ему удалось отбить эти атаки. Но в театре понимали, что труппе нужен новый современный репертуар: актуальные пьесы, причем обязательно высокого художественного уровня. Во МХАТ каждый месяц поступало пятнадцать – двадцать новых пьес, но они этим требованиям, увы, не соответствовали.
Надо было срочно искать потенциальных авторов! Весной 1925 года кто-то принес во МХАТ свежий номер московского журнала “Россия”, где было напечатано начало романа Булгакова “Белая гвардия”. Это была увлекательная проза о событиях Гражданской войны в Киеве зимой 1918–1919 годов, которые Булгаков не просто наблюдал как очевидец, но был их участником.
Энергичному режиссеру МХАТа Илье Судакову показалось, что из “Белой гвардии” можно выкроить отличную и притом злободневную пьесу. Еще бы: окончательная победа в Гражданской войне была одержана красными всего несколько лет назад, осенью 1922 года. Это все еще была кровоточащая тема! Но о ней большинство советских авторов писало “в лоб”: примитивно, плоско, в агитационном стиле. А у Булгакова это получилось ярко, свежо и со столь необходимой МХАТу психологической глубиной.
Булгаков с радостью принял предложение театра сделать из своего романа пьесу – он уже и сам подумывал об этом. Появившись во МХАТе, он всех очаровал своим, как вспоминали, “дьявольским умом” и “ослепительным юмором”. Роли в его пьесе (ее в итоге назвали “Дни Турбиных” – по имени центральных персонажей, белых офицеров братьев Турбиных) получились выпуклыми, сочными, “чеховскими”.
Молодое поколение артистов МХАТа рвалось к участию в “Днях Турбиных”: им было по двадцать пять – двадцать семь лет, и они хотели показать, на что способны, и доказать, что могут сравняться со “стариками”, прославившимися в пьесах Чехова. Для этой молодежи Булгаков был “советским Чеховым”.
Но и Чехов в тот момент казался прокоммунистически настроенным деятелям “театрального фронта” устарелым и даже вредным, а уж о Булгакове и говорить нечего. Как только во МХАТе начались репетиции “Турбиных”, начались и ожесточенные нападки на пьесу.
* * *
Булгаков впоследствии напишет, что слава писателя “выражается преимущественно в безудержной ругани на всех перекрестках”. Сейчас, когда практически единодушные нападки на Булгакова той поры стали частью “булгаковского мифа”, забывают, что эти поношения были зачастую мотивированы не столько идеологическими расхождениями, сколько личными конфликтами или даже элементарной завистью. (Об Олеше, авторе популярной повести “Зависть”, острили, что раньше зависть его кормила, а теперь гложет.)