— И то: Бог не выдаст — свинья не съест! — согласился товарищ.
Лукин легко сбежал по широченной мраморной лестнице. Швейцар услужливо подал ему новую енотовую шубу. Мичман просунул в рукав лишь левую руку, а правую оставил на свободе, шубу накинув на плечо.
— А что-с, полностью надеть не желаете? — вежливо осведомился швейцар. — На дворе метет вовсю, буря-с.
Лукин улыбнулся:
— В два рукава шуба моя не лезет. Пока портной ее шил, пока зима подошла — я из нее и вырос…
Едва молодой мичман вышел из подъезда, как ураганный ветер едва не сбил его с ног. Кругом был сущий ад. Белая стремительная пелена забивала глаза, норовила сорвать и унести в жуткую темень шапку.
Утопая в сугробах, Лукин побрел по Адмиралтейской площади в сторону Сената. Масляные фонари отчаянно болтались на столбах, почти ничего не освещая.
Лукин вспомнил совет товарища, пожалел, что не послушался, и стал раздумывать: «Может, и впрямь вернуться в Зимний, переждать непогоду?»
Вдруг ему почудилось, что две темные тени крадутся за ним. И тут же сзади на него набросились какие-то люди. Возле уха коротко свистнул кистень. Придись удар в висок, лежать бы мичману на Волковом кладбище. Но, к счастью, удар пришелся в плечо. Один из нападавших схватил его за левый рукав, угрожающе крикнул:
— А ну-ка, барин, скидывай шубейку! Поносил — и будя. Теперича она мне надобна. Отдай, говорю, а то убью!
Другой разбойник зашел со спины, норовил опрокинуть моряка в снег.
Природную тихость мичмана как рукой сняло.
— Ах, паразиты! — заревел Лукин. — Дармоеды ленивые. Ну, не осудите, поучу вас малость. Благослови, Господи!
С размаху он хрястнул кулаком того, кто был слева. Грабитель снопом рухнул в сугроб. Другой, даже не пытаясь выручить сотоварища, бросился наутек.
Лукин стряхнул снег с шубы, вновь натянул ее на левую руку. Он наклонился к грабителю, утопавшему в сугробе, пытаясь поднять его. Незадачливый разбойник не подавал признаков жизни.
С трудом переступая ногами, погружаясь выше щиколоток в снег, Лукин потопал в адмиралтейскую гауптвахту. Караульный офицер, освещенный неверным желтым светом свечи, что-то писал.
— Позвольте доложить! Я, кажется, лишил жизни человека… — Голос мичмана дрожал.
…Когда в сенях гауптвахты положили на пол разбойника, то все узнали в нем адмиралтейского плотника — бестолкового парня, лодыря и пьяницу. Нижняя челюсть его была разворочена страшным ударом, словно по ней прошлась с размаху баба, которой сваи заколачивают. На ладонь мертвеца была намотана прочная бечевка, на которой болтался массивный свинцовый набалдашник кистеня.