«Не выпьешь, так и мешков не дадим. У дяди Иона теперь ноги нет, а ты его не уважаешь? Не по-соседски. Ну, за ногу, значит, дяди Иона давай тебе, паря, нальем. А то и отец твой зачем-то не пьет. Смотри, паря, испортишься, тоже пить не будешь — как же жить-то тебе тогда? Какое уважение от соседей?»
Эх, думаю, была не была, как-нибудь стерплю ради дела.
«Лей!» — говорю.
Дали стакан, да в нем, значит, не такая прозрачная, как у вас на столе, а домашняя водка, мутная да вонючая. Перекрестился я со страхом да и, зажмурившись, выдул сдуру.
Все сидевшие за столом казначея давно притихли, слушая бесхитростный рассказ парня, который, в этом сомнений не было, рассказывал чистую правду. Его простодушное лицо говорило о том, что за всю жизнь он и слова не солгал.
— Дальше-то что? — поинтересовался фармацевт Рябинский, ковырявший вилкой холодец.
Исправник Пасынков расхохотался, обнажив желтые крепкие зубы:
— В канаве наш молодец валялся!
— Не, не валялся, — сказал Гриша. — Однако едва не помер. Все кишки наружу вывернуло. Очень плохо мне было… Запах теперь учую, так дурманит…
— Ну, — спросил, меняя тему, Бесов, — в кого ты такой пошел богатырский?
— Рази я богатырский? — искренне удивился Гриша. — Вот мой дедушка, так тот точно, богатырский человек. Дедушка мой в Крымской кампании пятьдесят четвертого года участвовал. Он и нынче крестьянствует, хоть ему, значит, без малого восемь десятков. Намедни приносит ему плотник оглобли. «Купи, — говорит, — хорошие, век служить будут». А дедушка решил пошутить, значит: «Какие они хорошие? Щепки они хорошие… Хошь сломаю?» — «Да не сломаешь!»
Дед положил на шею оглоблю, как коромысло, натужился слегка, она, значит, и переломилась. «Говорил тебе, — смеется дедушка, — что квелая оглобля».
— А ты можешь, как дед? — поинтересовался Лимонов.
Гриша протянул:
— Чего там! Оглобля найдется ненужная? Кликнули Антона.
Кучер, ворча, притащил оглоблю.
Гриша положил ее на плечи, обхватил своими длиннющими ручищами, напрягся…
Несколько мгновений царила тишина. Вдруг оглобля громко хрястнула.
Все охнули, а пугливая Дряхлова опять перекрестилась.
Две половинки Гриша аккуратно сложил у крыльца: на дрова сгодятся.
— Дед тоже хмельного в рот не брал? — поинтересовался Долгушин.
— Не, у нас никто этими делами не баловался. Папаша тоже брезгует. Ну, мне, значит, он врезал по ушам, когда я вернулся от соседей с мешками… Только не сильно, ибо ненароком, значит, зашибить может.