Русская сила графа Соколова (Лавров) - страница 254

— Если твоя шпана хоть раз появится на кухне, то я отвинчу твою медную башку, — медленно, лениво улыбаясь, проговорил Котовский, но его белки налились кровью. — И вообще, пока я здесь, чтобы не пискнули.

Загари невольно отшатнулся от кулака, который Котовский поднес к его носу.

Заговор рабов

В тот же вечер, зло ухмыляясь, Загари говорил своим подручным:

— Братва, неужто допустим, чтобы авторитетными мокрушниками руководили всякие политики? Будем терпеть или…

— Чего тут вякать? — произнес кто-то с верхних нар. — Закатаем перо под ребро, да и концы в воду! Впервой, что ли…

— Решено! И его дружков тоже замочим.

Кровавая расправа в тюрьме — дело нехитрое. На следующий день трое исполнителей поджидали Котовского в уборной (в рядовых случаях хватало и одного «мясника»), Котовский проведал о замысле, но, по обычаю, отказался от помощи друзей. Вот как описал эту сцену один из первых биографов Котовского:

«Устроили ему засаду в уборной. Один сидел против дверей, двое притаились с двух сторон при входе. Григорий Иванович открыл дверь, шагнул в коридор и, уловив взгляд сидящего, быстро вошел в уборную, но, прежде чем набросились на него сзади, порывисто обернулся и направил свой маленький верный браунинг в растерявшихся от неожиданности заговорщиков.

— Ну, чего струсили? Подходи, трое на одного!

— Что ты, что ты, Григорий Иванович! Да мы не тебя, мы ничего… — забыв, что у них в руках сверкали ножи, залепетали заговорщики.

— Заничевокали, гады. Вон сию же минуту!

И, повинуясь властному приказу, трое двинулись с легкой дрожью к выходу».

Слезы горькие

Облик Котовского все-таки отличается от того иконописного «большевика-ленинца», который десятилетиями создавали советские биографы. Сам Григорий Иванович называл себя до самой смерти «анархистом-кавалеристом», хотя в двадцатом году записался в коммунистическую партию.

Если он и боролся за «социальную справедливость», то его отряды мало чем отличались от разбойничьих. Прав был Роман Гуль, писавший о Котовском: «Если б Достоевский встретил такого каторжника в „Мертвом ломе”, вероятно, подолгу бы беседовал с ним. Котовский был странным и интересным человеком. Из острых, черных глаз не уходила и грусть. Может быть, осталась от сиротского детства и фантастических книг. Он мог прикрыть последним тряпьем мерзнущего товарища. А мог всадить в горло нож солдату, преграждающему путь Котовскому к свободе, к побегу. Говорят, Котовский плакал, глядя на нищих, оборванных детей. Но если охватывала этого силача злоба, от его взгляда самые крепкие убийцы-уголовники уходили, словно собаки, поджав хвосты. Необычная сила жила в Котовском». Характеристика точная!