Соколов выволок его за шиворот, заглянул в лицо:
— Где пластины?
Фотограф что-то испуганно промычал. Тогда Соколов ухватился за край дощатой пристройки, малость напрягся и отшвырнул доски в сторону. Рядом со стеной, возле камеры, аккуратной стопкой лежали кассеты с пластинами. Сыщик одну за другой засветил их. Затем взял треногу с камерой. Был соблазн: разнести ее о стену. Но в последний момент пожалел тихо всхлипывавшего фотографа — швырнул аппарат:
— Убирайся вон, паршивый!.. — и подумал: «Ну, самое время начинать допрос!»
Сыщик вернулся вовремя.
Сычев представлял жалкое зрелище — он недвижимо лежал на полу парилки, раскинув руки, тяжело дыша открытым ртом.
Соколов принес шайку холодной воды и обдал ею Сычева, спросил:
— Еще попарить? Или готов показания давать?
Сычев выдавил:
— Ла-а… готов…
Соколов подхватил его, выволок в предбанник, налил холодного кваса. Тот жадно выпил две большие пивные кружки и, отдыхиваясь, сказал:
— Виновен, понукал торговцев деньги платить, как бы за нашу службу. Потому что жалованье малое…
— Сколько требовал?
— Двести тысяч.
Соколов достал загодя припасенные листы бумаги, протянул вечное перо:
— Сиди пиши своей рукой: кто ходил требовать, когда и к кому?
Сычев заскрипел пером. Соколов накинул ему на плечи полотенце, а сам облачился в мундир. В кармане пиджака Сычева нашел револьвер, забрал его. Затем заглянул через плечо Сычева, пробежал глазами показания, строго сказал:
— Почему не указываешь, кто отравил Кугельского, кто жег лавки и кто избивал Бродского? И пиши, что взял деньги у него.
Сычев упрямо повторил:
— Деньги не брал, Кугельского отравил Бродский… Это на суде доказано.
Соколов сквозь густые усы презрительно процедил:
— Эх, говоришь, что храбрым кавалеристом был! Шалил, а ответ не умеешь давать? Трус ты, Сычев, а не кавалерист. Я ведь знаю, как ты тут делами вертел. Кугельский учил торговцев двести тысяч не платить, и ты это прознал. И стал Кугельский вам как кость в горле. Вам его убрать надо было. А тут, по пьянке, ты Бродскому расписку написал — серьезная улика против тебя. Да и боялся, что Бродский на суд подаст. Так?
Сычев сумрачно молчал.
Соколов продолжал:
— Вот ты и решил одним выстрелом двух зайцев убить: отравил Кугельского, а твой сателлит Ярошинский подложил в доме Бродского яд и часы убитого. Признаешься?
— Не-ет! — упрямо промычал Сычев, пасмурно поглядывая на Соколова. — Это еще насчет расписки доказать надо. Денег не брал, расписку не давал…
Соколов расхохотался:
— Не давал? А это что? — и, достав из кармана клочок бумаги, найденный в столе Бродского, показал Сычеву. — Твоя рука?