— Старушки, слава богу, ошиблись! На радость православным людям храм благоденствует. И Алексеевское кладбище на новом месте пришлось впору…
Соколов согласился:
— Да, богатым людям оно полюбилось. Сейчас пойдем мимо могил знаменитых фамилий — торговцев чаем Перловых, водочных фабрикантов Шустовых, кондитеров Абрикосовых, купцов-миллионеров Оловянишниковых. А-а, вот шествует и наш смиренный хранитель костей. Что за огарок свечной? А где электрический фонарь?
Тщедушный старикашка, закутанный в немыслимый салоп, натужно прокашлялся:
— Нету фонаря, фонарь денег стоит. Да и свечка последняя, гха-гха.
— Не ври, дед! Держи двугривенный, давай свечи. А то как эксгумацию делать? В темноте Павловский вместо покойного тебя разрежет.
Смотритель оказался предусмотрительным. Засунув монеты куда-то за пазуху, он полез в карман и вытащил две толстые необожженные свечи.
— Рад служить вашему благородию… Только пока тратить свечи не надо, снаружи сейчас луна светит, снег аж искрится.
— Где похоронили купца Фонарева?
— В ихнем склепе. За мной держите по этой дорожке, сюда к церкви. Боюсь, вы в своих штиблетах насквозь там промокнете. Намело нынче…
Павловский поднял свой увесистый кожаный саквояж, нарочно предназначенный для инструментария.
Сразу за монастырскими воротами начиналось кладбище. Косматые, дикие сосны, видевшие нашествие Наполеона, мрачным шатром распустили ветви. Тишина стояла совершенно невероятная. Скрип снега под ногами казался оглушительным.
Соколов задержался около громадного надгробия, стоявшего слева от входа. Он негромко, сдерживая могучий голос, произнес:
— Смотри, Григорий Михайлович, под этим камнем покоится прах знаменитого москвича и преобразователя генерал-майора Николая Ильича Огарева. Родился он, если не ошибаюсь, в двадцатом году, при императоре Александре, а умер незадолго до вступления на престол нынешнего государя. Прослужил полицмейстером старой столицы тридцать три года — срок небывалый! Могучий был человек, роста гигантского, веселый шутник, не брезговавший общением с самыми простыми людьми. Москвичи любили Огарева как родного, а он старался держать порядок твердой рукой. Мой отец дружил с Огаревым, тот бывал в нашем доме в Хомутках. Именно Огарев, хотя ему было лет под семьдесят, научил меня, юношу, пятаки гнуть.
Павловский, заслушавшись, поставил на снег свой саквояж, спросил:
— Это Огарев заставил будочников на себе столы таскать?
Соколов улыбнулся:
— С незапамятных времен квартальные надзиратели были обязаны совершать обход, наблюдать за будочниками: на месте те, не спят ли? Нравы в то время были простые, в Москве царила тишь и благодать. По сей причине квартальные пренебрегали обязанностями, предпочитали обходам крепкий сон возле пышнотелых жен своих. Огареву такое пренебрежение показалось оскорбительным. И он издал строгий приказ: «В каждой полицейской будке иметь журнал, в котором квартальный обязан во время ночного обхода ставить свою подпись».