Секретный агент S-25, или Обреченная любовь (Лавров) - страница 161

Соколов сокрушенно вздохнул:

— Ты, Фотий, парень отчаянный, а я робею, видишь, ноги под коленками трясутся?

Фотий укоризненно замычал:

— Ну, чего вспотел? Через полчаса у своих будем.

Соколов соображал: как проучить Фотия? Мастер на выходки, он и на этот раз придумал забавное. Сказал:

— Вперед, неустрашимый выдумщик!

Фотий промямлил:

— Окошко узкое… Шинель, что ль, снять?

— Я ее вслед за тобой в окно выброшу, — заверил Соколов.

— А как вылезать? Головой вперед? Так ведь грохнусь, шею сломаю…

Соколов засмеялся, озорно подмигнул:

— Вылезай способом Иоанна Васильевича! Сейчас тебя налажу…

— А кто такой Васильевич?

— Скоро узнаешь! — Сдернул с матраса простыню, располосовал ее вдоль на две части, сделал веревки. — Ложись, беглец, на нары носом вниз.

— Зачем? — удивился Фотий, но послушно улегся.

Соколов завел его руки назад и вмиг крепко связал. Фотий повернул лицо, сморщился:

— Чего ты делаешь? Больно ведь…

— Сам же просил показать способ Ивана Грозного. Теперь к рукам привязываю этот конец, и сейчас я тебя нежно опущу за окошко.

До Фотия, кажется, дошло, что от приемов Иоанна Васильевича ждать приятного трудно. Он заорал, завертелся:

— Не надо, не желаю!..

Соколов потянул голову Фотия за волосы, заглянул в его лицо, ласково произнес:

— Ах, какой ты редкий экземпляр подлости, дважды изменник родины! Прощай, отрыжка рода человеческого!

— Не надо!

— Надо, Фотий, обязательно надо! — Соколов выдернул решетку вместе с оконной коробкой. На нары посыпались гвозди. Свежий ночной воздух ворвался в клетушку. Соколов взял самый большой гвоздь, надавил на него, и тот вошел в бревно на стене. Привязал к гвоздю конец веревки, сделанной из простыни. Затем, словно большую куклу, подхватил Фотия Фрязева, головой вперед просунул в окно. Мгновение — и Фотий испустил страшный крик, разорвавший ночную тишину:

— Караул! Убивают! По-мо-гите!..

Соколов выглянул в окно. Фотий висел, словно на дыбе, с вывернутыми руками. Выждав паузу между воплей, объяснил:

— Это и есть любимый способ Иоанна Грозного! Упражнение называется «виска на дыбе». И, как обещал, бросаю в окно твою шинель.

— Сними! — хрипел Фотий, и в его тоне звучала нахальная требовательность. — Больно же…

Соколов громким, далеко слышным голосом нравоучительно произнес:

— Сказал: снять нельзя, надо повесить! Как же ты, мерзавец своей жизни, смеешь изменять новой родине — фатерланду? Стыдно, однако! Сколько я потратил времени и сил на твое, Фотий, воспитание — и все напрасно! Ты, право, какой-то закоснелый.

Соколов с наслаждением втянул свежий воздух. В небе стыла зловеще-туманная луна, мимо нее неслись пепельно-серые облака. Дико пахло сырой землей и пороховым дымом. Болью отозвалось в сердце: «Господи, как прекрасна жизнь! Может, и впрямь улучить момент и бежать к своим? Пойти к генералу Гутору, объяснить все, вернуться в Москву и зажить, наслаждаясь семейным счастьем? Как я устал от приключений! Впрочем, легко сказать: бежать! А слово, данное государю? А кровавая «Стальная акула», которая посылает ко дну людей, русских людей? Нет, сражусь в одиночку с субмариной, и вот тогда — победителем домой, к любимой Мари, к маленькому Ивану. И отца заберу к себе из Питера».